Выбрать главу

Эмма обернулась и взяла чайник.

— В кабинете я сижу тоже… Хочешь кофе? — Она посмотрела на часы. — Или предпочитаешь поесть?

Зак тяжело вздохнул.

— Я ел, но кофе с удовольствием выпью… Однако больше всего я хочу, чтобы ты посмотрела в лицо фактам.

— Каким фактам? — Эмма наполнила чайник.

— Например, тем, что у тебя на левой щеке синяк, а на костяшках правой руки ссадина.

— Это пустяки. Видел бы ты остальное… Правда, сейчас уже почти все зажило.

Этого Зак уже не вынес.

— Эмма! — прорычал он, засовывая в карманы стиснутые кулаки, чтобы не пустить руки в ход. — Пожалуйста, немедленно поставь чайник и посмотри на меня!

Эмма послушно опустила чайник и подняла лицо. Ее выражение было столь бесхитростным и безыскусным, что Зак с трудом сдержался.

— Ладно, — сказал он. — Хватит. Ты пообещаешь мне и поклянешься всеми святыми, что отныне будешь работать в кабинете или не будешь работать вовсе?

— Я думала, ты хотел, чтобы я работала, — ответила Эмма, проводя рукой по своей безукоризненной прическе.

— Хотел. И хочу. Но я никогда не имел в виду работу, которая заставит тебя рисковать жизнью.

— Ты занимался такой работой много лет. И занимаешься ею до сих пор.

— Ты забываешь об одном, — проворчал Зак, не подумав о том, как могут подействовать на Эмму его слова. — Я мужчина.

Далеко внизу началась какофония гудков. Очередная пробка…

— Я не забыла, — сказала Эмма и прижалась спиной к раковине. — К чему ты клонишь, Зак?

Зак махнул рукой на здравый смысл и ринулся напролом.

— К тому, что я этого не потерплю. Либо ты согласишься заниматься нормальной безопасной работой, как другие женщины, либо…

— Либо что, Зак? — Голос Эммы был негромким, но в нем таилось предупреждение.

— Либо ты пожалеешь о своем упрямстве.

Увидев ее вздернутый подбородок и впившиеся в раковину пальцы, Зак понял, что избрал неверный подход. Подход, который заставит ее упереться всеми четырьмя копытами и сделать наоборот.

Но он уже не мог остановиться и по-прежнему вел себя как викторианский отец. Черт побери, он и ощущал себя викторианским отцом! Во всем был виноват этот синяк. Это означало, что до тех пор, пока он не придумает что-нибудь другое, у него остается только один выход.

— Что ты замышляешь? — спросила Эмма, еще крепче впиваясь в раковину.

Зак мрачно усмехнулся. Она знала его почти так же, как он ее.

— Ничего. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

Эмма захлопала глазами.

— Я хотела посмотреть телевизор и пораньше лечь спать.

Он кивнул.

— Отлично. Это мне вполне подходит.

— Тебе? — Она посмотрела на него с подозрением. — Зак, где ты собираешься ночевать?

— Здесь. — Он снял пиджак. — Этот диван у дверей выглядит вполне подходящим.

— Нет! Это невозможно! — Ее волнение было едва ли не лестным.

— Возможно. Я останусь.

— Но почему? Мы… Ты не…

— Нет. Ничего подобного. Я же сказал, что буду спать на диване.

Эмма заметно ссутулилась.

— Зак, чего ты хочешь? Мы согласились, что не подходим друг другу. Какое тебе дело до того, чем я занимаюсь? И почему… почему ты хочешь остаться?

Он улыбнулся. Теперь это можно было себе позволить. Она задавала вопросы вместо того, чтобы выставить его. Предзнаменование было хорошее.

— Я собираюсь забрать свою спящую красавицу, — сказал он. — И поэтому хочу остаться. А что до твоих занятий… Думаю, они заботят меня по привычке. Я зарекся обвинять тебя в отсутствии здравого смысла и ответственности перед обществом.

Эмма закусила губу.

— Я не безответственная, Зак. Я хорошо знаю, что делаю. А даже если и нет — ради бога, тебе-то что до этого?

— Если бы я не сказал тебе, что ты избалованная — а ты такая и есть, но это не преступление, — ты бы не бросилась, как Дон-Кихот, воевать с ветряными мельницами и не стала бы доказывать мне, что ты изнежена не больше, чем все остальные.

Как ни странно, вместо того чтобы с пеной у рта отрицать это обвинение, Эмма только посмотрела на него и отвернулась к стене.

Зак тут же воспрянул духом. Теперь ни в коем случае нельзя было спускать ее с крючка.

— Это ведь правда? — спросил он.

Эмма кивнула.

— Да. Но это ничего не меняет. Я не брошу работу только для того, чтобы ты мог очистить свою совесть.

— А я и не прошу тебя ее бросать. Прошу только, чтобы ты не была дурой. Ты не социальный работник, а журналист. Публицист, если хочешь. Так что не отбивай хлеб у тех, кто действительно знает, что делает, и не заставляй этих людей по кусочкам восстанавливать то, что ты разрушила, сунувшись туда, куда тебя не просили. Глупо подвергать себя опасности только ради того, чтобы собрать деньги для детей, которые умеют выживать в такой обстановке и приспособлены к ней в тысячу раз лучше, чем ты! Я знаю, что говорю. Потому что я сам из этих детей.