Теперь с женой он дома почти не разговаривал. Она, не понимая в чем дело, пыталась вызывать его на откровенность. Он замыкался в себе и молчал. Спать стали врозь. Она часто плакала.
Через пару месяцев Витя не выдержал и в пьяном виде наведался домой к художнику. Большой художник оказался маленьким плотным человечком в очках с облезшей металлической оправой и потертых джинсах. Он никак не мог взять в толк, что Вите нужно, и на всякий случай почему-то повторял, что деньги, взятые в долг у какого-то Зюни, он почти все вернул, телевизор у него из пункта проката, и изымать его в счет долга по закону не положено. Кстати, задолженность у него не пять лет, как у соседей, а всего десять месяцев, и вообще это хамство немыслимое — присылать человека и отрывать мастера от творческой работы…
Судя по веселым возгласам и громкой музыке, доносившейся из квартиры, эта работа спорилась и без его присутствия. Художника несколько раз окликали, и он стал пытаться закрыть обшарпанную дверь своего жилища. Ему очень хотелось вернуться в свою комнату, где только — только приступили к хоровому пению. Пели недружно, вот тут-то и стало ощущаться отсутствие хозяина.
Чтобы не затягивать неприятную историю дальше, Витя наглядно проявил свой характер, и на вопли хозяина из квартиры выскочил волосатый поджарый хлопец с повадками уличного громилы. Он оттер Кривосуйко-Лещика внутрь и стал хватать непрошеного гостя за грудки.
Через полчаса, когда Витя уже попал в милицию, дать каких-либо вразумительных пояснений своему поведению он не смог. Не начинать же рассказывать о коллективном походе в музей…
Бригада пыталась взять его на поруки, но из этого ничего не вышло по причине перебитой челюсти пострадавшего. К сожалению им оказался не мерзавец Кривосуйко-Лещик, успевший в последний момент укрыться в туалете, а его заступник, оказавшийся сыном начальника городского управления культуры. Возмущенная творческая общественность требовала достойно наказать злобствующего хулигана. Жена на суд не пришла. Вите дали два года.
***
Окончив работу, я вышел. Витя терпеливо ждал у входа. Мы закурили.
— Ну, рассказывай, как дела? — предложил он.
— Дела как дела, вот, тружусь помаленьку.
В зоне мы особенно близки не были, просто Витина история в свое время была у всех на устах.
— Давно откинулся? — поинтересовался Витя.
— Два месяца назад. А ты, помнится, освободился почти на год раньше…
— Не на год, а на полтора. Знаешь, как на свободе каждый день ценится? А ты мне целых полгода хочешь скостить!
— Да не бери в голову, расскажи лучше, как тебе удалось устроиться. Гляжу: ты нормально одет, прекрасно выглядишь, вот только жирком стал чуток заплывать… Ну и, как ты на воле, дружище?
— Да все путем, живу, что надо. Работаю в той же бригаде. Мы с Клашей понимаем друг друга, у нас полный порядок.
Имени его жены я не знал и поэтому осторожно поинтересовался:
— Давно женился?
— Да уже пятнадцать лет! — радостно воскликнул Витя, — это ж моя ненаглядная!
Чувствовалось, что он очень доволен жизнью и своим счастьем готов делиться с каждым.
— Каким же я дураком тогда оказался! — продолжал Витя. — Когда вернулся домой, рассказал Клаве все как есть: и про музей, и про квартиру. Она мне сначала не поверила. Быть, говорит, такого не может. Я же никогда никому не позировала. Просто чепуха какая-то!
Она, оказывается, думала тогда, что я с какой-то связался, стал поэтому пить, пустился во все тяжкие. Даже поклялась мне — не она на картине. Собой и детьми поклялась. И знаешь, я все равно ей не поверил. Кто сам признается? — думаю. Да вот случай помог. Теперь я ей очень даже верю. Никаких сомнениев нет!
— Что же это за случай? — заинтересовался я.
— Понимаешь, в первое время после освобождения я у матери жил. Заходил, конечно, к Клавдии, с ребенком общался, а сам все сомневался. И ее вроде люблю, и по сынишке томлюсь, а в душе веры к ней нет — и все тут. В общем, понял: пора решать, дальше так нельзя. Или туда, или сюда. Надо это кончать, думаю, все равно жизни у нас уже больше не получится. И чтоб в решении своем утвердиться, решил снова в музей сходить, поглядеть на копию моей Клавдии. Прихожу — картины нет. На ее месте какая-то ерунда висит: доярка с чужим лицом корову дергает… за эти самые. Все залы исходил — как сквозь землю она провалилась! Собрался я было уже уходить, когда вижу — экскурсовод идет. Тот самый, и в тех же мутных очках. Поздоровался я с ним, а потом возьми и спроси: где же картина та?