— А у твоего тыгыдынского "ферраря" колесики никогда не отваливались? — пока еще очень любезно поинтересовалась не очень злая я.
Семен резко дал по тормозам и с ужасом на меня уставился. — Ты это… Ты мне не это… — погрозив пальцем, очень доходчиво объяснил мне он. — Ты знаешь, как тяжело на этот свет колеса от Феррари сквозь Адку протаскивать? Она ж все время Владыке стучит, что я с помойки всякий мусор в преисподнюю таскаю.
— А ты их что, правда на помойке находишь? — хотя черт его знает, чего на наших мусорках только не водится.
— Вы с Адкой часом не родственницы? — снова намекая на мою непроходимую тупость, поинтересовался Семен. — Какая помойка? У нас с Мишкой Шумахером коммерческое соглашение. Взаимоудобственное.
— Мы рады вам, вы благодарны нам?
— Ну, типа того. Он мне колеса и запчасти, а ему мир и благоденствие. Ты думаешь почему он болиды один за другим разбивает и до сих пор живой?
— А-а-а.
— Бэ-э.
— Ну, так ты скажи своему Моте, если он не перестанет меня лапать своим сиденьем, то я ему колеса-то повыдергиваю, и выхлопную трубу засуну… — стала оглядываться по сторонам в поисках подходящего места. — Засуну, в общем… Куда-нибудь. Ни одна собака не найдет.
Сиденье подозрительно быстро обрело твердость, потом машинка боязливо хлопнула антикрылом и, не жужжа, опустила возле меня боковое стекло.
— Ну, так-то оно лучше, — выглянув в окно, улыбнулась я. — А тут кто живет? — с удивлением не обнаружила никого движения в районе — все было серенько, мрачненько и только повсюду торчащие фонарные столбы изредка мигали лампочками, создавая некое оживление.
— Вбивцы, развратники, маньяки, — лениво сообщил Сеня, и мне сразу перехотелось ехать на его "скурсию". Как говорится, чем дальше в ад, тем веселее трупы.
— И собачка тоже маньяк? — с ужасом проводила взглядом одинокого песика, сначала активно пытавшегося полюбить столб, а опосля, бросившего эту гнусную затею, поднявшего ногу и обильно полившего его отходами своей жизнедеятельности.
— Ты чего? — покрутил мне у виска Семен. — Столбы — это маньяки, а собачка — их вечная кара.
— Жуть, — передернуло меня, когда собачка со знанием дела пошла насиловать очередной столб.
Машинка медленно тронулась с места, и мой взгляд упал на красивые черненькие указатели, висевшие вдоль дороги. На одном из них жирными белыми буквами было написано "Рай — девятьсот девяносто девять километров".
— А почему девятьсот девяносто девять? — не поняла я.
— Так адская цифра, ты чего, не знала? — страшным шепотом поведал Сеня.
— Так вроде ж три шестерки, — таким же страшным шепотом поправила его я.
— Какие вы, люди, недалекие, как две извилины, — опустил весь род людской Семен. — Так просто вам все тайны и рассказали. Два умножить на девять сколько будет?
— Ну, восемнадцать, — почесала макушку, по-прежнему ничего не понимая.
— Вот, — поднял вверх совершенно не костлявый указательный палец товарищ Смерть.
— Чего "вот"? — опять протупила я.
— А теперь восемь плюс один, сколько будет? — рыкнул Сеня.
— Девять.
— Вот.
— Чего вот-то? — у меня почему-то возникло болезненное ощущение, что я на экзамене у Эдгема Трофимовича и мне популярно объясняют, что по теории вероятностей я круглая дура.
— Ну, ты и тупая, — подтвердил мои страшные догадки Семен. — Умножь на девять любое число, потом сложи цифры, которые получатся, и выйдет девять. Адская цифра. А шестерками у нас в аду только черти числятся. Поди, подай, принеси. Усекла?
Поняла я смутно. Но подавать видимость Сене, что я совсем безнадежна, не стала.
— А при чем тут рай? — дернула я Семена. — Мы ж вроде как в аду?
— Ну, ты темная, — поразился Семен. — Так дорога в рай через чистилище лежит. У нас все схвачено. Ни один новопреставленный мимо не проползет. Думаешь, ты как здесь оказалась? — подмигнул мне он.
— Как? — не, ну, интересно же, как меня вместо рая в ад притащили.
— Знамо как — дед Панас на снежках новую сказку испытывал. Вот они тебя с похмелья, пардон, от избытка чувств и потеряли.
— Какие снежки? Какую сказку? И дед Панас — это кто? — что-то я ничего не поняла.
— Снежки — это ангелы, ну, белые они и пушистые, как снежки, поняла, да? А дед Панас, можно сказать, личность легендарная — таможенник-сказочник, он при жизни, той, которая не загробная была, передачу "Вечерняя сказка" вел.
— За что ж его в ад-то?
— Дык все за те же сказки. Сказка, она ж особого настрою требует, — Семен, как алкаш со стажем, щелкнул пальцами по подбородку, недвусмысленно намекая, какого именно настрою требует сказка. — Ну, и переборщил дед с настроем-то. Прямо в прямом эфире и переборщил.