— У вас аптечка в салоне есть? — с очень умным видом спросила сильно злая Гея Андреевна.
— Нет, — поднапрягся баранкокрутитель. — А вам что, плохо?
— Плохо сейчас будет вам, — злорадно ухмыльнулась я, помянув свою счастливую звезду, обещавшую наглому мужику полную, ну ту, которая начинается на две первых буквы от ее названия. — У вас аварии были?
— Нет, — опешил маршрутчик.
— Будут, — добила я дядьку.
— Ты что, ясновидящая? — тревожно почесал репу водитель.
— А то, — гордо вскинулась я, и "корейцы" вдруг вспомнили, что им срочно надо в Европу, и почему-то тихой сапой стали выходить из салона. А я что, хуже? Обиделась я, короче, и назло кондуктору тоже решила пойти пешком.
Злющий ветер мгновенно вспомнил, что он злющий и, припомнив мне неосторожно брошенную фразу "А, чтоб тебя попрыщило", некрасиво так сдул мою красивую шляпу.
Шляпу сразу стало жалко, а больше всего себя, потому что я на эту шляпу угрохала половину своей зарплаты — это раз, и я в ней очень загадочно смотрелась — это два.
Ну, в общем, побежала я за шляпой. Быстро побежала. А шляпа, гадина, вдруг вспомнила, что она всю жизнь мечтала быть бабочкой, а не шляпой, и гордо махая полями, радостно порхала вниз по скользкому переулку.
Я бегу. Она летит. Каблучок подвернулся на тонкой ледяной корке и я, как в замедленной съемке, стала падать. Причем вот помню точно — сначала изящно так взмахнула левой рукой, как в той сказке про царевну-лягушку. И вверх полетел пакетик и обвязанные серпантином туалетные ершики. Потом, грациозно вскинула правую, типа, пыталась зацепиться за воздух, но в результате потеряла перчатку. Она тоже взлетела в воздух, погрозив мне пальчиком, мол, ай-яй-яй. Следом за руками я задрала ноги, слава богу, с них ничего не слетело, и жирной, жизнеутверждающей точкой стала голова, смачно брякнувшаяся об присыпанный снежком асфальт.
И можно бы было расслабиться и получить удовольствие от полученного полового контакта. Ан нет. Вырубил меня канадский ершик, приземлившийся своей рукояткой мне прямо в лоб.
Короче, картина Репина "приехали": красиво падает снег, лежу вдоль дороги в безобразной позе, вся в туалетных ершиках, и тишина…
ГЛАВА 2
Пробуждение мое было болезненным и наполненным мерзопакостным шепотом, почему-то сразу нескольких голосов.
— Куда ее, на сковородку или в котел? — спросил один.
— Ты что ж, добро такое портить, глянь, какая девка ладная, мы ее Асмодею по спекулятивной цене загоним.
— Точно, от него ведьма недавно ушла к Велиалу, так у него депрессия жуткая, из игорного дома вторую неделю не вылезает.
— Вот-вот, Асмодка на драгоценности падкий, а у энтой, глянь, какие "Фаберже".
И мерзопакостный шепот перешел в подленькое ржание. Неприятное такое. Знаете, как будто железякой кто-то по стеклу царапает. А тут царапала не одна железяка, а все четыре.
Надоели они мне, и я, наконец, решила обнаружить свое высочайшее присутствие в мире здравствующих и бдящих. А открыв глаза, почему-то сразу захотела их обратно закрыть.
Мамочки, где это я?
На меня смотрели четыре волосато-рогатые морды. И самое страшное, что волосатыми у них были не только морды. Волосатыми товарищи были везде.
На меня смотрели такие себе обыкновенные черти, умеренно-средней мохнатости, с рогами, копытами, розовым сморщенным хрюнделем, и даже хвост в наличии имелся. С кисточкой. Причем вот хвост почему-то был лысым.
…Глюк, подумалось мне. Я либо сплю, либо у меня шиза.
Мозги начали напряженно шуршать.
Я пила? Нет, я не пила. Значит, не глюк. А почему я лежу?
Лежу… Значит, сплю. И надо же, муть какая снится.
Закрыла глаза и снова открыла. На меня по-прежнему пристально смотрели наглые бесовские рожи.
Не, точно глюк, решила я, закрывая глаза. А может, все-таки пила? И допилась до чертиков?
Набрав в грудь побольше воздуха, я возмущенно выдохнула:
— Нема життя без пистолета.* Шо ж мне везде одни черти мерещатся? А ну изыди, нечистая, а то все рога обломаю.
Черти замерли и сделали шаг назад, а один с опаской спросил:
— Хохлушка, что ли?
— Правильно, волосатики, бойтесь, мы, славянские женщины, такие: ежели что не так — качалкой промеж глаз, и пофиг, на каком рогу у вас тюбетейка.
Козлорогие засуетились, а один из них почему-то скороговоркой зашептал: