Я написала новую фразу на обрывке бумаги и положила ее вместе с бумажкой с ореха.
— Все делается к лучшему, — и записанной вчера фразой с прошлой ночи. — Ищи точку, где встречаются прошлое и будущее. — Оба листка лежали в безопасном месте в кукольном домике. Фразы проносились в моей голове, как будто они должны были сложиться в определенном ритме, как стихотворение или песня. Что-то, что я читала раньше? Фиона писала стихи — может быть, я слышала что-то из ее творений, и это сохранилось где-то на задворках моей памяти. Я задумалась, какие же пропущенные слова смогут превратить мои обрывки в предполагаемое стихотворение.
Может быть, мой сон был отголоском того, кем была я — что я была такой, как мое стихотворение: собранная из нескольких беспорядочных обрывков. Пропущенные слова были недостающими частями. Может быть, они были теми качествами, которые хотел бы видеть Джексон. Ответственность. Зрелость.
Я улыбнулась подобной измене самой себе. Наверное, даже мое подсознание хотело бы, чтобы я повзрослела.
В восемь часов мама, Мэгги, Сэм и я уселись в машину и подготовились к поездке на весь день в Балтимор. У мамы был длинный список заданий, который включал все от необходимых вещей для выставки до помощи с вечеринкой «Санты» для маленьких пациентов в Джоне Хопкинсе. Сэм был счастливчиком — часть дня он проведет с папой, на остаток дня отправится к Заливу в Аквариум. Мне же придется провести с мамой весь день.
Нашей первой остановкой была Галерея, куда мама завезла кучу старых ферротипий Маеве.
Возле Старой гавани, в части Балтимора, известной как Fell’s Point, мы ехали по узкой мощеной улочке, на которой выстроились кирпичные дома девятнадцатого века. Территория была переоборудована в ультрамодный художественный район: антикварные магазинчики соседствовали с кафе и галереями. Мама припарковалась рядом со зданием, таким элегантным, что там даже не было вывески, просто большое трехзначное число из полированной нержавеющей стали. Я решила, что владелец хотел этим сказать, «Если вы не знаете кто мы, вам сюда не нужно».
Высокий, худой мужчина в обычной, но дорогой одежде приветствовал маму у входа, послал ей множество воздушных поцелуев, дал указание ассистенту принести ей и Мэгги эспрессо в крошечной чашечке и начал восторгаться над коробкой, полных фотографий Маеве.
— Это такая честь для меня, получить возможность сделать это для вас, Энни — МакКаллистер была важнейшим первопроходцем в области фотореализма. — Он провел маму и Мэгги в офис. — Вы должны увидеть партию картин, которую я только что получил, — сказал он. Мы с Сэмми следовали за ними как невидимки.
Мама выдохнула, когда вошла в двери. У Мэгги вырвался возглас восхищения:
— Климт!
Картина, на которую они обратили внимание, была красивой: пастельные тона, много золотого с византийскими геометрическими фигурами. Все остальное было «современным» и выше моего восприятия, но моя мама восклицала:
— Ой, Оскар. Пехштейн. Дикс. Шиле. Бекманн. Откуда вы все это достали? Так много запрещенных художников!
От моей мамы я знала, что нацистское правительство проводило давнюю политику уничтожения работ еврейских художников, и все, что они находили, признавалось «развратным» и «провокационным». Работы многих ее любимых живописцев, с такими именами как Пикассо, Брак, Миро, в основном существовали только на фотографических репродукциях.
— Кто знает, каким образом им удалось выбраться из континента? — сказал Оскар. — Но частный коллекционер в Нью-Йорке предложил их мне. Он должен ликвидировать их, собрать средства.
— Пришлите мне ваш список, когда вы оцените их, — сказала моя мама. — Я очень заинтересована.
Следующая остановка — Джон Хопкинс. Мы встретились с папой в холле, как раз тогда, когда экскурсовод завершал тур, включающий биографию основателя госпиталя. Мы все в какой-то мере имеем выгоду от невзгод, которые пережил и преодолел мистер Хопкинс. В какой-то степени, мы являемся детьми, которых у него и его любимой Элизабет никогда не было.
Экскурсионная группа направилась вверх по ступенькам, тогда как мы пошли по коридору, ведущему в другое здание.