Песня закончилась, но Таисья ещё некоторое время молчала, боясь нарушить тишину. Впервые за многие дни на душе стало светло и спокойно. Теперь она знала, что в тёмном углу никто не прячется, а буря — это просто буря. Пусть себе громыхает.
— Мне кажется, я слышала эту песню прежде, — наконец прошептала она. — Вот только слова подзабыла, а теперь вдруг вспомнила. Разве может так быть, чтобы одни и те же песни в разных мирах пелись?
— Конечно, может. Песни — они как птицы, летают везде, и никакие границы им неведомы. Запомни, родная: смел не тот, кто ничего не боится, а тот, кто сражается со страхами и побеждает их. Когда-нибудь в час невзгод и ты для меня споёшь, чтобы подбодрить и утешить.
— Обязательно. И дочке нашей теперь тоже петь буду. Ты только береги себя, Радосвет. И пусть эта война поскорее закончится.
Таисья подтянула одеяло так, чтобы накрыть их обоих. Ей казалось, что в этом коконе её любимый будет под защитой. И ничего с ним не случится. Она не позволит! Ведьма она или кто?
Радосвет сплёл её пальцы со своими.
— Ни одна война не может длиться вечно, кроме той, что внутри нас самих. Но знай: что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, даже когда далеко.
Таисья обняла его в ответ крепко-крепко:
— Знаю, родной. И я тоже. Ведь мы с тобой друг другу не просто жених и невеста, но ещё и самое верное заклинание от страха.
Не для тебя цветочек рос
Каждый год на Ивана Купалу Таисья ходила в лес искать цветок папоротника — тот, что по поверью, исполняет самые заветные желания. Вся деревня над ней смеялась: мол, глупая баба, самой за тридцать уже — а ума как у малолетки! Ну кто же в таком возрасте в сказки верит? Ладно еще, когда девчонкой была, в короткой юбчонке по лесам скакала, как коза, — в юности-то всем чудес подавай. Но теперь-то чего? Пора бы уже оставить эти глупости!
Так ей мать говорила, но Таисья ее не слушала, отмахивалась. Вот отцу, может, не посмела бы перечить, но тот рано умер, поэтому не увидел ее «позора». Таисья ведь девчоночку родила без мужа — ох, тогда все Дивнозёрье перемывало ей косточки. Все гадали: кто ж папка-то? Может, Федька, соседский шалопай? Или заезжий парень из города?
Таисья на все вопросы только отмалчивалась, а когда начинали слишком доставать — огрызалась и убегала в лес — успокоиться, травки пособирать. За то и прослыла ведьмой.
— Ох, Тасенька, в кого же ты у меня такая непутевая? — Мать повторяла это каждый день. — И доньку такую же непутевую родила. Отмахивается от бабки, в город убежать хочет, будто бы там ей медом намазано. Ты-то у меня в город не собираешься, а?
— Что ты, мам, — отзывалась Таисья. — Мне и тут хорошо.
— Хорошо ей, как же! — ворчала мать, помешивая так и норовящую убежать овсяную кашу. — Соседи вслед плюются, за глаза вертихвосткой кличут гулящей.
— За спиной пускай что угодно болтают, а в лицо меня больше оскорблять не посмеют. Испугаются. Я же ведьма, помнишь?
— Да какая ты ведьма, смех один! Эх, была бы я построже, так бы и огрела тебя половником! Да поздно, раньше надо было воспитывать…
Таисья подошла к матери и обняла ее сзади за плечи:
— Не волнуйся, мам. Все будет хорошо. Вот увидишь, найду папоротников цвет — и заживем тогда как в сказке…
— Вот то-то и оно, сказки сплошные у тебя в голове. А Анька твоя совсем от рук отбилась, дерзит мне, грядки полоть не хочет. Поговорила бы ты с ней, а?
— Угу… — Таисья ее уже не слушала. Ну не могла она думать о делах в такое время!
Сегодня наступала вершина лета — самая короткая ночь и самый длинный день. А это значило, что волшебный папоротник где-то в лесу уже выпустил бутон, который раскроется с наступлением темноты, засияет огненными лепестками, запылает жаром, суля настоящее счастье…