Ведьма потчевала его пирогами, соленьями и молодой картошечкой. Домовой отказываться не стал — а то когда ещё удастся отведать домашнюю стряпню — ел так, что аж за ушами трещало.
— Какие же страхи эта кошмарица насылает? — он отхлебнул квасу из кружки и вытер пену с усов.
— Да всё про дочку Аннушку. Боюсь я за неё, Никифор. Как она там одна-одинёшенька в городе устроится? А ну как обидит её кто-нибудь?
— Ты это брось, Таисья, — домовой откусил огромный кусок пирога и продолжил с набитым ртом: — Тфоя дофька сама кого хофь обидит. Дифья крофь — это же ух, сила!
— Да знаю я. Но материнскому сердцу не прикажешь: оно всё равно болит. И чего ей в Дивнозёрье не сиделось? Нет, понимаешь, упёрлась — хочу в город. А вы мне тут все надоели, говорит. Никакой, понимаешь, карьерной перспективы.
— Эт возраст такой, — вздохнул Никифор. — Сколько ей? Семнадцать? От то-то же — самое время родителям перечить да собственную дорогу в жизни искать. Станешь запрещать — только хуже будет. Сама, небось, такая же была!
— Такая-не такая, а Дивнозёрье никогда бы не бросила! Плохо я её воспитала, Никифор. Так ведь рано родила — сама ещё, считай, дитём была.
— Хорошо или плохо — только время покажет, — пожал плечами домовой. — Ты ещё баба молодая, проживёшь долго. Не спорь, я знаю. А твоя Аннушка, может, в городе замуж выйдет, внуков тебе народит. Кому-нибудь из них и передашь тайное знание.
— Да она, небось, со мной теперь знаться не захочет, — Таисья всхлипнула, а Никифор, наставительно подняв палец вверх, пророкотал басом:
— Мать есть мать! Ты события не торопи: успеется. Помиритесь ещё.
От этих слов Таисья даже повеселела и сама потянулась за пирожком.
— Вот и правильно, поешь, — обрадовался домовой. — А то отощала совсем: кожа да кости.
Ему вдруг подумалось, что жизнь несправедлива: вот Таисья одна о целом Дивнозёрье хлопочет, а о ней самой и позаботиться-то некому. Как-то это не по совести…
После заката Никифор велел ведьме не зажигать свечей, а сразу ложиться спать. Кошмарицы никогда не появлялись при свете дня, потому что боялись солнца, но с наступлением темноты наступало их время.
— Ложись и спи, — напутствовал он ведьму. — Я рядышком побуду.
Таисья послушно забралась под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза. Около получаса они просидели в тишине, но заснуть ведьме так и не удалось.
— Не могу, — пожаловалась она, комкая подушку. — Не привыкла так рано ложиться.
— Ща подсоблю, — Никифор сложил ладони особым образом, состряпав сонное заклинание.
Это было первое колдовство, которое он сотворил в доме Таисьи. Оно отозвалось теплом в ладонях. С пальцев сорвались искры, пробежали по одеялу, мягко осветили ведьмино лицо и тут же погасли. Дыхание Таисьи вдруг стало размеренным — миг, и она уже спала.
А Никифор хлопал глазами, глядя на свои руки: он ещё ни разу не видел таких ярких искр. Сердце вдруг забилось часто-часто: а вдруг?… Нет, не может быть. Это не его дом, а Берендея. К тому же, уже решено, что никакого «его дома» не существует. Значит, неча губу раскатывать. Он тут просто дело сделает, а потом уйдёт.
Кошмарица не заставила себя ждать: ставни распахнулись, за окном замаячил силуэт бледной девицы с косматыми чёрными волосами и тёмными провалами вместо глаз. Она вспрыгнула на подоконник, потирая руки; проплыла по воздуху до кровати и устроилась на груди у Таисьи. Длинные паучьи пальцы легли на виски ведьмы, изо рта высунулся чёрный, раздвоенный на самом кончике язык.
— Отдай мне свои сны-ы-ы, — вкрадчиво прошептала кошмарица.
Таисья, нахмурившись, заворочалась и открыла глаза, но так и не проснулась. Никифор слыхал, что люди называли это состояние «сонный паралич» — когда ты вроде бы и осознаёшь происходящее, а сделать ничего не можешь, потому что руки-ноги не слушаются.
Он вскочил и рявкнул на кошмарицу:
— А ну пошла прочь!
Та вздрогнула и обернулась:
— Домовой? Но откуда?
— Оттуда! — Никифор распрямил спину. Ладони аж саднило и покалывало от волшебства, сплетающегося в нити заклятий. Так вот что, оказывается, чувствовали другие домовые, когда попадали в свой родной дом! Да, ради этого чувства стоило и по чужим дворам помыкаться. Его переполняла небывалая сила. — У-у-у, гадюка, получи!
Никифор схватил негодяйку за плечи и сбросил с груди Таисьи. Клацнув зубами, кошмарица брякнулась на карачки и задом принялась отползать к окну. Эти существа были трусливы: пугали, душили и тянули силы только во сне, а наяву сами боялись любого, кто достаточно смел, чтобы дать отпор.