Ух и натерпелся от неё Радосвет! Ясинка возненавидела младшего брата в день, когда тот появился на свет. Весь двор радовался, мол, наследник родился! А сестрица ушла к себе, заперлась в покоях девичьих и цельную седмицу потом не выходила. Озлилась, что батюшкино да матушкино внимание теперь не ей одной доставаться будет.
А как подрос царевич, начала сестрица его изводить. Особливо пугать любила — тенями страшными под окном, воем лютым, темнотой в неурочный час, пауками да кикиморами.
— Ты на сестру не серчай, — говорила мать, утешая плачущего сына после очередной выходки Ясинки. — Пугает тебя, а ты не бойся. Царевичу надлежит быть смелым.
Радосвет, вытирая зарёванные глаза, отвечал:
— Пускай она уже поскорее замуж выйдет и уедет от нас. Не хочу её видеть!
Мать, конечно, вздыхала. Не нравилось ей, что дети меж собой не ладят. Но что тут поделаешь, когда дочка всякий раз обещает, что больше не будет, а потом всё равно делает?
После Ясинка таиться научилась. Нашлёт видение, от которого у Радосвета сердце в пятки, тот — бегом к отцу и матери жаловаться. Пока туда-обратно обернётся, всё уж давно рассеется, и только Ясинка чистыми глазами хлопает:
— Не виноватая я! Батюшка, матушка, чего он на меня наговаривает?
А сама потом шипит на ухо:
— Ещё раз пожалуешься, щенок, я тебя так напугаю, что имя своё забудешь.
И однажды Радосвет даже жаловаться перестал. По-прежнему боялся — от каждого шороха вздрагивал, — но теперь уж молчал. Ведь если расскажешь — только хуже будет!
Он немного воспрянул духом, когда к сестрице потянулись женихи — сперва из ближних земель, а потом и заморские принцы. Ясинка ведь, несмотря на дурной нрав, была на диво хороша собой: глаза как яхонты, волосы — чистый лён, идёт — как лебедь белая плывёт.
Вот только надеждам на скорое замужество сестры не суждено было сбыться: ни один из женихов не пришёлся взбалмошной царевне по душе. Приходили они с дарами богатыми, с песнями любовными, а в ответ получали лишь насмешки да обидные прозвища. Дескать, этот некрасивый — значит, Принц-страшила. Тот ростом не вышел — Король-с-ноготок, а третий глуп как бревно — стало быть, Чурбан-царевич будет. Начали тогда и саму Ясинку Переборчивой Невестой величать, а ей только в радость. Знай, ходит, нос задирает. А однажды сказала так:
— Растёт у царя-батюшки во дворе старый ясень — ствол в три обхвата, листвой солнце закрывает. На нём живёт птица дивная: поёт так сладко — заслушаешься. Только никто эту птицу не видал, ибо прячется она в густых ветвях. Кто сделает так, чтобы солнышко в мои покои проникало, да птицу чудную споймает и принесёт — за того замуж и пойду.
Уж что только царевичи и королевичи не делали: и рубить Ясинкин ясень пытались, и залезть по гладкому стволу пробовали, и колдовские ветры буйные насылали, чтобы тот сам упал. А ясень стоит — и хоть бы хны.
Царь Ратибор уже не знал, что и делать. Ведь всякий, у кого сегодня не получилось, говорил: мол, завтра попробую, — а сам во дворец пировать. Цельный год пришлось гостей потчевать, никто так и не уехал. А казна даже у Дивьего царя не бесконечная!
Зато Ясинка радовалась пуще прежнего — и внимание ей, и почести, и ласковые слова в уши. Царевич Радосвет сам видел, как она ночами свой ясень настоями из трав поливает да чарами укрепляет, чтобы ещё выше и крепче рос. Пытался женихам правду сказать, но ему, как всегда, не поверили. Лишь отец, сурово сдвинув брови, молвил:
— А коли и так, что в том дурного? Истинному испытанию надлежит быть сложным.
Радосвет спорить не стал, хоть и знал, что по ночам отец и сам к этому проклятому ясеню лучших колдунов водит, чтобы доченьку-кровиночку поскорее замуж выдать.
Однажды терпение отца лопнуло, накричал он на Ясинку рыком своим царским:
— Ты нешто ополоумела совсем? Невозможные задания женихам даёшь. Вот увидишь, уйдут они, так и останешься как дура в девках.
— А коли останусь, невелика беда, — фыркнула строптивая царевна. — Буду с вами жить-поживать. А когда придёт срок, возведёшь меня на престол вместе с Радосветом. Он у нас хилый да болезный, даже собственной тени боится. Ему нужна будет подмога в правлении.
Тут-то и понял Радосвет, для чего всё было затеяно. Только поделать ничего не мог — боязно стало идти супротив Ясинки. Это прежде, когда он совсем крохой был, сестра ему пауков в люльку подкладывала да зловредных кикимор подсылала, а теперь стала учинять пакости и похуже: то упыря натравит, то духа какого неупокоенного. Всё сильней становились страхи и мороки — видать, задумала сестра, чтобы он и вовсе рассудка лишился.