— Да-да, — сказала Гафса. — Похоже, опять поднимается ветер. — Гафса немного помолчала, а потом добродушно продолжила: — Фру Филифьонка? Все эти ужасы, о которых вы рассказывали… Они с вами часто случаются?
— Нет, — ответила Филифьонка.
— То есть только иногда?
— Вообще-то, ещё ни разу не случались, — сказала Филифьонка. — Просто чувство такое.
— О, — сказала Гафса. — Честно говоря, я просто хотела поблагодарить вас за чай. Значит, с вами никогда ничего такого не случалось?
— Нет, — ответила Филифьонка. — Спасибо за звонок. Надеюсь, мы ещё увидимся.
— Я тоже, — сказала Гафса и повесила трубку.
Филифьонка посидела немного, ёжась от холода и поглядывая на телефон.
«Скоро почернеет в окнах, — подумала она. — Можно завесить их одеялами. Можно отвернуть зеркала к стене». Но не стала ничего делать, а просто продолжала сидеть, слушая, как воет в трубе ветер. Точь-в-точь как маленький брошенный зверёк.
С южной стороны дома по стене застучал рыболовный сачок, оставшийся от хемуля, но Филифьонка не решилась выйти, чтобы положить его на землю.
Дом дрожал мелкой, едва ощутимой дрожью. Ветер задул иначе — теперь он набрасывался порывами, слышно было, как буря изготовилась к прыжку и скачкáми помчалась по морю.
С черепичной крыши сорвалась одна плитка и раскололась вдребезги о камни. Филифьонка вздрогнула, встала и быстро прошла в спальню. Но в спальне слишком просторно — вряд ли тут безопасно. Кладовка! Маленькая, укромная. Филифьонка схватила одеяло и бросилась в кухню. Ногой распахнула дверцу в кладовку и, тяжело дыша, захлопнула за собой. Звуки шторма сюда почти не долетали. К тому же в кладовке не было окон, только маленькое вентиляционное отверстие.
Филифьонка на ощупь пробралась вглубь, за мешок с картошкой, и, накрывшись одеялом, свернулась в клубок под полкой с вареньем.
Пока она сидела, её воображение стало рисовать собственный шторм, намного чернее и безудержнее того, что сотрясал её дом. Гребешки пены превратились в больших белых драконов, смерч с рёвом закрутил и поднял в воздух столб воды на горизонте — чёрный сверкающий столб, он мчался прямо к ней, всё ближе и ближе…
Бури в её воображении всегда были страшнее настоящих, всегда. И в глубине души Филифьонка немного гордилась своими катастрофами, которые были только её, и больше ничьи.
«Гафса — дура, — рассуждала она про себя. — Глупая дамочка, которая думает только о печенье и наволочках. И в цветах она тоже ничего не смыслит. Ей меня никогда не понять. Сейчас она сидит дома, уверенная, что со мной никогда ничего не случалось. А я каждый день переживаю конец света и всё же каждый день одеваюсь, раздеваюсь, ем, мою посуду и как ни в чём не бывало принимаю гостей!»
Филифьонка высунула нос из кладовки, строго поглядела в темноту и сказала:
— Я вам покажу.
Что бы это ни значило. Потом снова заползла под одеяло и заткнула уши.
Но дело шло к полуночи, а шторм всё усиливался. К часу ночи скорость ветра достигала сорока шести метров в секунду.
Около двух пополуночи ветер сорвал печную трубу. Половина упала перед домом, остальное обрушилось в дымоход. Через пролом в потолке виднелось тёмное ночное небо с большими быстрыми облаками. Потом буря ворвалась в дом, и тут уж ничего нельзя было разобрать: в воздухе кружилась зола из камина, трепыхались занавески и скатерти, носились семейные фотографии. Перепуганные безделушки ожили, повсюду раздавался шелест, дребезг и звон, двери хлопали, картины попа´дали на пол.
Филифьонка стояла посреди гостиной в развевающейся юбке, словно очнувшись ото сна, вид у неё был дикий. «Вот он, — взволнованно думала она. — Хаос. Наконец-то. Мне не нужно больше ждать».
Она сняла телефонную трубку, чтобы позвонить Гафсе и спокойно и торжествующе сказать нечто такое, что раз и навсегда поставит её на место.
Но телефонные провода оборвало ветром.
Филифьонка не слышала ничего, кроме бури и грохота осыпающейся черепицы. «Если я выйду на улицу, крышу сдует ветром и она упадёт мне на голову, — думала она. — Если спущусь в подвал, на меня рухнет весь дом. Впрочем, дом рухнет в любом случае».
Она схватила фарфоровую кошечку и крепко прижала к груди. В эту секунду ветер распахнул окно, и стекло тотчас разлетелось по полу. Дождь застучал по гарнитуру из красного дерева, а гипсовый хемуль упал со своего пьедестала и разбился.
Большая стеклянная люстра, доставшаяся Филифьонке от дяди, с грохотом обрушилась на пол. Филифьонка слышала, как кричат и стонут её вещи. Увидев в осколке разбитого зеркала своё бледное отражение, она не задумываясь бросилась к окну и выпрыгнула на улицу.