- Мечтаешь?
- Да нет, понимаешь… - хотел было рассказать Мишка о своем открытии, но приятель не дал ему говорить.
- Сегодня бабушка, - начал он, - рассказала, что у озера, где мы нашли муравейник, росла липа.
- Да ну!
- Вот тебе и ну! Только она не помнит, куда липа девалась. Посоветовала обратиться к деду Михасю.
- Этому отшельнику? Да он нас и на порог не пустит.
- Пустит не пустит, а попытаться надо. Он когда-то здесь лесником работал. Понял? Без него никак нельзя. Надо сходить.
- Тогда сходим, - согласился Мишка.
8 июля. Среда. 21.30
Дед Михай - Михаил Парфенович Щетка - в Дубках был фигурой незаметной, но в то же время известной, особенно детворе. Дедом Михаем пугали малышей. «Если не будешь слушаться, - говорили мамы, - придет дед Михай и заберет в торбу…» - «Если не будешь кушать, - вторили бабушки, - придет дед Михай и отнесет в лес…» Придет дед Михай! Придет дед Михай! А дед Михай никуда и ни к кому не ходил. Жил он уже больше сорока лет один, в старой, покосившейся избенке на отшибе села, занимался своими домашними делами, появлялся только в магазине за хлебом да солью, не замечая никого и ничего, брал необходимое и молча уходил. Единственный в деревне он держал козу, рыжую, с полуметровыми рогами, и дети через щели в заборе порой рассматривали ее как некое чудо. Никто к деду Михаю из односельчан в дом не ходил, только, может быть, почтальон тетя Глаша, аккуратно приносившая ему раз в месяц пенсию.
Многое говорили в деревне про деда Михая. И о том, что в молодости, когда ему было восемнадцать лет, он оказался в охране Керенского, где ему перебило правую ногу. В Отечественную он был уже на пенсии. Ходили слухи, что он был связным партизанского отряда и в то же время встречался с бандитами атамана Тигра, которые действовали в здешних местах, кое в чем помогал им. Так ли это, или нет - неизвестно.
После войны к нему претензий не предъявляли. Казалось, дед Михай окутан тайной, которую никто разгадать не может. Да ее, наверное, никто и не открывал. Людям как-то все равно.
Генка и Мишка долго стояли у калитки, прислушивались. Собаки у деда Михая не было, но они не решались вот так сразу зайти.
На стук хозяин дверь не открыл. Генка надавил на нее, и ребята оказались сразу в избе. Дед Михай сидел на самодельной табуретке и резал яблоки. Чистые дольки ложил на стол, отходы бросал в ведро.
- Здравствуйте! - поздоровался Генка.
- Здравствуйте! - повторил за ним Мишка.
Дед Михай поднял голову и уставился на ребят. Волосы на его голове были белые, жидкие, и сквозь них просвечивалась кожа. Седые усики, похожие на трапецию, словно висели под носом. Серые, будто водянистые глаза медленно скользили по лицам ребят.
- Что? - глухим голосом спросил дед. - Говорите громче!
- Здравствуйте! - в один голос повторили друзья.
- А, здравствуйте! - медленно ответил дед. - Что вам?
Ребята переглянулись.
- Поговорить, дедушка, хотели, - выкрикнул Мишка. - По делу.
- Да ты не кричи, - поморщился дед. - На улице слышно. А чьи вы будете?
- Он - Ивана Бусленка, а я - Андрея Судника, - уже тише объяснил Мишка.
- А-а, Судника, - протянул Михай. - Ну-ну! Что за дела?
- Вы, дедушка, говорят, были лесником…
- А как же, был, - оживился дед Михай. - Знал лес как свои пять пальцев. - Он протянул впереди себя правую руку. - Берёг, холил. Лес - это жизнь моя. Вон, где Шархли, я посадил березы, в Корзуновом урочище - сосны. Хороший лес вырос, грибной…
Дед говорил торопясь, словно не успеет все сказать. Друзья стояли, рассматривали жилище. У окна - широкая самодельная лавка, чисто выкрашенная суриком, стол тоже самодельный, покрыт клеенкой. В хате деревянный некрашенный пол, чисто вымытый. На печке - ситцевые занавески, на окнах - простой тюль, чистый, отутюженный, постель накрыта самотканым покрывалом, в полоску, с белыми «паучками», подушка взбитая, упругая. Такая чистота поразила хлопцев. Вот тебе и отшельник! В углу, под иконой, наполовину скрытой самоткаными полотенцами, лежал мохнатый палевый сибирский кот и одним глазом наблюдал за пришельцами.
- А что вы скажете про Девичье озеро, дедушка? - спросил Генка и, не ожидая разрешения, сел на лавку.
Дед вдруг осекся, замолчал. Опустил голову в раздумье, разрезал несколько житников, рассортировал их, отложил в сторону нож и снова поднял свои серые водянистые глаза на Генку.