Бьет колокол, — который час?
Проходит вечер в разговоре…
Как трудно каждому из нас:
тому, кто безрассудно любит,
тому, кого раздумье губит –
у каждого своя тоска.
На берег вытянуты Сети,
Все помнит о минувшем лете,
мечтает и грустит слегка.
1939
Помню жестокие женские лица.
Жар иссушающий. Страх.
Как человек, поседела столица
в несколько дней, на глазах.
Долго над ней догорали закаты.
Долго несчастью не верил никто…
Шли по бульварам толпою солдаты —
в куртках, в шинелях, в пальто.
Не было в том сентябре возвращений
с моря и гор загорелых людей.
Сторож с медалью, в аллее осенней,
хмуро кормил голубей.
В каждом бистро, обнимая соседа,
кто-нибудь плакал и пел.
Не умолкала под песню беседа —
родина, слава, герои, победа…
Груды развалин и тел.
«Может быть, нам это вместе приснилось…»
Может быть, нам это вместе приснилось
(благодарю за участье во сне),
а наяву ничего не случилось
в нашей сиротски любимой стране.
Правда едва ли бывает такою
(так что нельзя прикоснуться рукою,
все рассыпается в мертвой пыли).
Правда была бы богаче, печальней.
Так не уходят, как эти ушли…
Чайки кружились над белой купальней,
ласково флаг развевался вдали.
Море вечернее двигалось к югу
и возвращалось назад к берегам…
Мы ни о чем не напомним друг другу
и ничего не доверим словам.
«Не надо поздних сожалений…»
Не надо поздних сожалений,
упреков совести не надо,
не верь жестокому уму.
Верь, безотчетно верь тому,
чему живое сердце радо –
поля в сиреневом дыму,
по золотистому холму
ложатся молодые тени
лучистых легких облаков…
Не надо трудных объяснений,
изысканных и горьких слов.
Нет прошлого у нас с тобою,
но есть дарованный судьбою
сентябрьский, яркий, страстный цвет.
Должно быть, воля есть Господня
и в том, что опоздал ответ,
и в том, что я люблю сегодня
всей силой страсти и смиренья,
накопленной за столько лет…
Есть настоящее мгновенье –
что в том, что будущего нет?..
ОКТЯБРЬ
«Я радуюсь осенним дням в Париже…»
Я радуюсь осенним дням в Париже,
как будто мне их кто-то подарил,
Уже развязка с каждым часом ближе,
а сколько новых чувств, желаний, сил.
Какое небо, друг мой, и какою
надеждой полон вечер в октябре…
Так жизнь любить – и уходить с тоскою
о разделенности и ласковом добре.
Как щедро льется солнце, догорая…
Пусть я сдаюсь в бессмысленной борьбе
за право жить – я вспомню, умирая,
о праве только на любовь к тебе.
Прощаю все – тоску и униженье,
благодарю за позднее тепло,
как прежде (ведь и это достиженье)
не зная злобы – и не веря в зло.
«Самоубийца в час разлуки…»
Самоубийца в час разлуки
не меньше любит жизнь, чем тот,
кто счастлив, праведно живет,
не зная настоящей скуки.
Кто их измерит, эти муки
за неоконченным письмом,
перед раскрытым в ночь окном?
Кто судит, по какому праву,
того, который пьет отраву
и этим искупает грех:
наверно, свой – быть может, всех.
«Двенадцать месяцев поют о смертном часе…»
Двенадцать месяцев поют о смертном часе…
А жизнь по-новому, как осень, хороша.
В ночном кафе, на вымершей террасе,
в молчанья пьем и курим, не спеша.
Куда спешить нам… Вечность наступила –
мы даже не заметили когда.
Исчезли дни. Слились в одно года.
Лишь в смене месяцев по-прежнему есть сила
и безутешность памяти земной…
Минувшее – как темная звезда
в огромном небе, залитом луной.
«Пила, любила, плакала и пела…»
Пила, любила, плакала и пела…
Чей это образ – неужели мой?
Ведь мне хотелось только одного:
полезного, живого дела,
которое, как друг, старело бы со мной,
любимого… но не было его.
Синеют вены на руке сухой…
А жизнь без остановки пролетела,
как поезд мимо станции глухой.
«На что похожа смерть? Не знаю: на полет…»
На что похожа смерть? Не знаю: на полет
или падение…
На пламя или ночь…
На боль или забвение…
На снег, на кровь…
Я знаю только, что, когда твой час придет,
я не умру с тобой, и не смогу помочь…
К чему тогда моя любовь?
«Все было: беспутство, безделье…»
Памяти Б. Поплавского
Все было: беспутство, безделье,
в лубочных огнях Монпарнас,
нелегкое наше веселье,
нетрезвое горе. Похмелье
и холод в предутренний час.