И ни разу ни одного намека на золотое сияние. Хотя нет, один раз за заднюю площадку поборолся золотой человек – он работает в центре живой статуей, он никак не может сесть, он должен всю дорогу стоять, войдите в мое положение, я прошу Вас.
Но это не считается.
Так что все-таки ни одного.
И все ложи были бархатными и обыкновенными.
И каждый вечер теперь трамвай подъезжал к остановке, открывал двери, но человек, вовремя оказавшийся в желтом островке света, не поднимался ему навстречу. Двери закрывались, только глаза и кудри его на некоторое время оставались освещенными. Трамвай уезжал, и он шел по его следам в бар. И контрабас шел за ним.
Белое вино, наполнявшее пианиста, теперь только мешало, человеку не хотелось импровизировать, и дома он тоже перестал говорить о важном. Только много курил (какой штамп) и дурно спал (еще хуже), но вставал вовремя и торопливо спускался к реке.
В оркестровой яме было душно, шумно и нестерпимо скучно. Неплохая в общем-то музыка звучала, как заезженная и давно надоевшая пластинка, контрабас капризничал и требовал дополнительного внимания. Остальные контрабасы посмеивались в гриф и злорадствовали. В баре ужасно пахло сигаретным дымом, и люди все почему-то были неприятные, особенно женщины. Дома контрабас назойливо вздыхал из угла, а кот временами переходил границы дозволенного.
Как любое сильное желание, которое никак не исполнится, хотя давно уже должно было, оно вскоре начало есть человека изнутри и вызывать раздражение. Так что в итоге он дошел до точки и перестал торопиться. Он успокоился и вернулся в свой привычный ритм опозданий всегда и везде, разве что потеряв точность прицела и сузив свое и без того ограниченное поле зрения. Настолько сузив и ограничив, что в один из вечеров не сразу заметил сияние, исходившее из левой ложи. Честно говоря, контрабасу даже пришлось ему подсказать. Несколько раз.
Свет пролился на нее и вошел вслед за ней. Свет и она подались за скрежетом трамвая и поплыли прочь. Он стоял на углу, не в силах пошевелиться.
Потом он с досады пинал урну, поджидая следующий трамвай. Контрабас в это время стоял рядом, прислонившись к стеклянной остановке, поеживаясь от холода. Трамвай подошел, человек протер полосу наблюдения в заднем стекле и приготовился. Контрабас скромно не напоминал о себе из угла площадки, стоял там в полутьме, рассматривал дождевые разводы на стекле.
На одной из следующих бесконечных остановок позади трамвая рельсы перебежал женский силуэт под зонтом. Зонт был синий, но что-то с ним было не так. Какая-то странная подсветка превращала его почти в абажур, свет из которого падал на плечи, на руки, на всю фигуру целиком.
Человек заметался, заметался от контрабаса к дверям и обратно и, в последний момент выскочив из трамвая, побежал вслед за ней, в темный переулок.
Двери закрылись, и трамвай поехал дальше. Контрабас сначала просто не поверил своим глазам, нет, вы шутите, такое бывает только в кино, но потом заволновался, заскулил как щенок. Весь трамвай обернулся и укоризненно посмотрел на него. Он смутился и замолчал. Трамвай скрипел, контрабас смотрел в протертую щель, начинающую уже снова запотевать, и не знал, что делать.
Человек бежал по темному переулку вслед за легкими шагами, притормаживал, чтобы не нагнать и не испугать, снова бежал и не знал, что делать.
Она вошла в кафе, оставила зонтик у входа, подошла к столику у окна и радостно, почти по-детски, прижалась к груди вставшего ей навстречу большого и красивого человека с послушными волосами.
Он смотрел на них с улицы – как тот смотрит на нее, как она улыбается. Как она поворачивает лицо к окну, как она этого не делает, как не она это делает, как это не она, это не она.
Окно постепенно запотело, стали видны только их силуэты, окутанные золотым сиянием, а потом только его отражение, отражение того, как он стоит, как он не стоит, как он уходит.
В депо трамваи недвижно светились своей пустотой среди деревьев, потом один за другим потемнели и заснули. Дождь перестал. Туман вернулся. Диспетчер уютно допил чай, дочитал журнал и тоже прилег отдохнуть.
Утро было холодное. Все трамваи как сонные гусеницы расползлись по своим маршрутам. Ни в одном из них контрабаса не было. Диспетчер сидел в своей комнате и решал кроссворд. Наконец он заметил мявшегося в воротах озябшего человека, который не решался, даже боялся войти.
Вдруг его здесь нет. Вдруг его нигде нет.
Диспетчер позвенел ключами и открыл дверь небольшой комнаты, в которой у узкого окна, нахохлившись как воробышек, кутался в свое пальто контрабас. Он обернулся на звук, увидел это жалкое родное лицо, и снова отвернулся к окну, неслышно выдохнув с облегчением. Человек обрадовался, подбежал к нему, обнял, контрабас неохотно отозвался неприятным звуком. Человек обнял его еще сильнее, расстегнул верхнюю пуговицу пальто и что-то шепнул пальцами по грифу, контрабас, обиженно хмурясь, все же тихо ответил ему своим привычным нежным, но немного охрипшим голосом.