Диспетчер, будучи поклонником идеи рационального подхода к действительности, продемонстрировал человеку небольшое колесо, валявшееся в депо без дела, и небольшую схему крепления, которую он набросал на задней обложке журнала.
Человек внял и с его помощью приделал колесо к чехлу. Диспетчер довольно вернулся к своим важным делам за стол у окна.
Человек обнял контрабас одной рукой, контрабас прильнул к его плечу, и они пошли рядом, неловко переступая через рельсы. Они вышли из ворот, и туман проглотил их как кисель ложку.
Марыся
Он воткнул мне вилку в сердце. Точнее, сначала я ему воткнула. Так он сказал: «Ты как будто воткнула мне вилку в сердце». И еще сказал: «С тобой все по-настоящему».
И я поверила. Обычно положено верить своей первой любви. Тем более такой серьезной, чуть не опоздавшей.
А потом он сказал: «Ты все придумала. Все не навсегда. У меня нет на это времени». Вытащил вилку из своего сердца и воткнул в мое.
Мы стояли на крыльце, была влажная рыхлая весна, наверное, даже шел снег. Было темно и страшно. Как оно будет дальше, долго ли люди с вилками живут, какой прогноз, излечимо ли это? Это было непонятно. Он ушел, я еще постояла, вокруг было тихо, только вилка больно шаталась из стороны в сторону, еще по инерции от его силы.
В лифте я пыталась сломать себе палец, засовывая его между створками, но, видимо, подобную ситуацию конструктор предусмотрел, так что у меня не получилось.
Хорошо, что дома никого не было, родители ушли на концерт. Я тоже себе устроила неплохой – из всхлипываний в унисон с хрипящим краном. Позвонила Нине, она сказала: «Приезжай ко мне». Но у меня не было сил на дорогу и поздних людей в метро, силы мне еще были нужны для испытывания ужаса и жалости к себе.
Утром вилка заболела еще сильнее.
Дома приходилось притворяться. Я терпеть не могу, когда за меня переживают. Я сама за себя это прекрасно делаю, когда есть причина. А пустые переживания вызывают во мне только сильную неконтролируемую злобу.
Вилка – это, конечно, достойная причина. Но это было настолько неприятно и как-то неловко, что никому, кроме Нины, я сначала не могла об этом рассказать. Она была одним из немногих свидетелей этой странной истории. Да и до сих пор мало кто об этом знает.
Так что я молчала. Я даже иногда ходила на учебу, но от этого было мало толку. Большую часть времени я гуляла, хотя ненавижу это время года. Оно просто отвратительно. Серый снег, влажный холодный ветер, как будто испортившаяся зима. Как будто у нее кончился срок годности, а она не знает, как уйти. Иногда подсыпает свежего снега, чтобы прикрыть грязь, но это же смешно.
Потом кто-то из знакомых сказал: «Ты отменила свою жизнь». Да, я поставила ее на паузу. Жизнь в таком виде меня не устраивала.
Что это за жизнь, когда ходишь и все время вилкой все задеваешь? Каждое движение или поворот, каждый разговор, каждый поезд метро отзывается болью во всю грудную клетку. Если учесть ее размеры по сравнению с моим небольшим телом, то сила отдачи получалась нехилой. Еще с ней было очень неудобно спать. Неудобно, как ни повернись. Поэтому спать почти не получалось.
Иногда я открывала глаза из полудремы и видела, как он сидел у меня в ногах. Я закрывала глаза, открывала – он не сидел. Еще раз – снова сидит, смотрит на меня. Еще раз – снова пусто. Я открывала и закрывала глаза. Он то был, то не был. Только вилка качалась.
Как-то раз мы ехали вместе в трамвае, он сидел рядом, улыбался, я тоже улыбалась. Потом открыла глаза.
Есть такие люди, которые вынимают из тебя все силы простым разговором. Я для таких лакомый кусочек. Но тут из меня вынимать стало совершенно нечего. Все само вытекало через вилку, даже когда я была одна. Я пыталась написать что-то вроде страшного письма ему, чтобы он хотя бы приблизительно понял, что натворил, но сейчас это совсем невозможно читать, курицы бы и те посмеялись.
Помогало пианино, я это обнаружила случайно. Но обнаружила и стала его нещадно эксплуатировать. Когда я играла, вилка ложилась на верхнюю крышку и покачивалась в такт.