Мы увидели его.
Он шел навстречу, но не видел нас. Он шел с двумя девушками, видимо, сестрами, так они были похожи. Он шел с ними и не спускал глаз с младшей, и внимательно вслушивался в ерунду, которую она ему говорила. В его груди качалась маленькая вилочка. Из пластмассы. В ее груди были четыре дырочки. Они уже все решили, просто делали вид, что еще думают.
Непонятно, что было потом. Я не помню. Марыся мне тоже не рассказывает, я ее спрашивала, она только странно смотрела на меня.
Ночью было больно дышать, вилка выросла до потолка, уперлась в него. Я не могла ни вздохнуть, ни повернуться. Так лежала.
Марыся бродила в темноте, цокала когтями по полу. В конце концов забралась на кровать, хотя раньше себе такого не позволяла, она оказалась очень воспитанной собакой, несмотря на наружность. Села мне в подмышку и внимательно посмотрела в глаза. Я непринужденно пожала плечами, как будто ничего такого особенного не происходит.
Она все смотрела и смотрела, а потом вдруг страшно клацнула зубами и перекусила ствол вилки. Я думала, вилка была железная, в крайнем случае, серебряная, а она оказалась стеклянной. От Марысиной спецоперации она переломилась пополам, и половинки прозрачными осколками упали по обе стороны кровати.
Мы лежали на кровати. Мы как будто плыли на лодке по ледяной реке. Я и мой рулевой. Потом она забралась мне на грудь и зализывала мое сердце, пока я не уснула.
Золотой человек
Он умел спать с открытыми глазами, стоя. Стоя и с открытыми глазами. Этому трюку он научился спустя несколько лет после того, как начал работать живой статуей. Раньше он просто концентрировался на синем коне, прилепленном над дверью дома, напротив которого он обычно стоял. Синий конь мокнул, сох, выцветал, его обновляли, и он снова синел и сиял. Золотому человеку приходилось обновлять свой костюм самому, городские власти ему в этом, в отличие от коня, не помогали. Ну хотя бы дали разрешение стоять на главной площади, и то хорошо.
За эти неподвижные часы концентрации на коне он успел многое обдумать, все вспомнить, обо всем пожалеть, в конце концов ему это наскучило. Потом он увидел, что синий конь ему подмигнул и что-то прошептал себе под нос. Еще он начал отделяться от стены и парить, болтаться на ветру, как воздушный шарик. Так золотой человек открыл для себя чудо сна с открытыми глазами.
Он практиковал его и в трамвае, ему приходилось стоять всю дорогу на задней площадке. Мне никак нельзя садиться, войдите в мое положение. Но там все же не стоило слишком забываться, а то можно было проехать свою остановку. Из-за чего приходилось или возвращаться пешком или долго ждать встречный трамвай. За это время его так называемые коллеги, эта невыносимая парочка серебряных, норовили занять его место.
Он их презирал, но немного побаивался. Они были молодые и наглые, и думали, что все знают лучше всех, тем не менее, постоянно не прокрашивали шеи сзади. У них не хватало времени и внимательности, чтобы друг другу подсказать. Они торопились жить, у них для этого было, конечно же, очень подходящее занятие. Они шли на всякие уловки вроде посвистывания и чревовещания для привлечения самых доверчивых туристов. Один еще постоянно скалился кривыми зубами, издалека они выглядели во рту как кости, которые он не мог проглотить. Обычно они не пускали Золотого человека на его место ровно до первого полицейского, проходящего мимо. Видимо, им тоже было чего опасаться.
У Золотого человека было доброе лицо в мягких морщинах, стекающих вокруг носа и рта к подбородку, но почему-то складывалось ощущение, что он не очень добр изнутри. Наверное, из-за его холодных голубых глаз. Обычно они были ясными, но иногда становились сизыми – в те дни, когда у него в голове бродили тучи.
Перед выходом из дома он тщательно осматривал себя в большом зеркале, помогая себе маленьким карманным. Карманное зеркало всегда было при нем на случай дождя или жары. Он спускался со своей табуреточки и, высыпав набравшиеся монеты в свой золотой карман, отходил в подворотню, из которой были видны и табуреточка, и пустой сундучок, мало ли. Там он снимал с одной руки золотую перчатку, зимой под ней была еще одна – черная, шерстяная, с дырочкой на мизинце, летом – простая рука в рыжих волосках. Он стремительно осматривал себя зеркальцем и стеклянной дверью магазинчика. Дождь и пот оставляли потеки и разводы на лице, приходилось затирать их золотой пудрой. Краска на шляпе, костюме и башмаках была более стойкой. Ими можно было заняться вечером или даже в конце недели.