На улице Щепмангатан, 8, в Старом городе, где живет Левин, крапает дождик, и опавшие листья кружат в воздухе. Везде чувствуется наступление осени. На доме возле подъезда кто-то белым начеркал «Я ЗНАЮ, ЧТО ПРОИГРАЛ», и каждая буква – размером с человеческое лицо. Я рассматриваю надпись, пытаясь вникнуть в смысл и одновременно гадая, кто мог это написать. Меня окружает запах сырой одежды и постоянный гул туристов, толпящихся на узких улицах. Я поднимаюсь на лифте и звоню в дверь.
– Лео, – удивляется мне Левин, открывая дверь. Он изучает мое лицо. – Ты когда в последний раз брился?
– Час назад.
– Так я и думал. – Он отступает, пропуская меня в коридор. – Должно быть, у тебя что-то важное.
– Спасибо. Да.
Ключом к успеху Левина является потрясающая способность угадывать детали. Она проявилась еще в детстве, когда он увлеченно возился с железной дорогой и моделированием. Больше всего на свете маленького Чарльза привлекали игрушечные самолеты, здания, автомобили, флагманы и ландшафты в миниатюре. По деталям он отличал хорошую модель от посредственной. Сейчас его коллекция красуется в стеклянном шкафу, который простирается вдоль самой большой стены его светлой гостиной. Все расставлено в хронологическом порядке, и его жизнь видна как на ладони.
Наверху тихо. Из окон виден ряд домов, но на некотором расстоянии. Город не так душит здесь в своих объятиях. За деньги вполне можно купить в Стокгольме тишину. И дистанцию.
– Хочешь кофе? – спрашивает он, когда я устраиваюсь в удобном кресле у шкафа.
– И абсент, если есть.
– Абсент?
– Да.
– К сожалению, нет, – с прохладцей отвечает он.
– А вода?
– Это можно устроить.
Высокий и худой Левин с бритой головой носит пару круглых очков на кончике носа. На нем черные джинсы, белая майка и расстегнутая рубашка. Он только что вернулся из-за границы. На столе лежат брошюры об Аргентине. После того как от рака умерла его жена Эльса, он начал путешествовать, потому что она всегда хотела отправиться куда-нибудь, но этому всегда мешала работа Левина. В итоге она уезжала одна и показывала ему фотографии, когда возвращалась. Теперь Левин сам делает снимки. Когда он возвращается, всегда идет на ее могилу, показывает отснятое и рассказывает о поездке, как когда-то делала она.
Левин возвращается в гостиную с двумя чашками черного кофе и стаканом воды.
– До меня здесь жил полицейский, ты знал об этом?
– Нет.
– Хороший был парень. Начальник следственной комиссии по убийствам в прошлом. Переехал сюда после того, как развелся с женой.
Я достаю таблетку «Собрила» из внутреннего кармана и кладу на язык, глотаю, запивая водой.
– Я должен принимать три штуки в день, – отвечаю я на невысказанный вопрос Левина.
– Тебе еще нужно это?
– Они следят за тем, чтобы я принимал их.
– Тебе бы выбросить их…
– Может, ты и прав.
Мы отпиваем из своих чашек, не глядя друг на друга, как будто соблюдая некую церемонию. Но на самом деле я просто пытаюсь собраться с мыслями перед разговором. После происшествия на Готланде мы общаемся довольно сдержанно и прохладно. Я уверен, что он что-то скрывает от меня.
– Как ты поживаешь, Лео?
– Справляюсь.
– А Сэм?
– Мы не разговариваем. Только однажды она спросила, как мои дела, когда я вышел из больницы после Готланда.
Левин медленно кивает, как это сделал бы психолог.
– Итак, Лео. – Он подносит чашку к губам, прихлебывает. – У тебя ко мне дело?
– Верно.
– Про Готланд? Я больше ничего не слышал.
– Нет, речь о другом.
Это его удивляет. Он откидывается в кресле и закидывает ногу на ногу.
– Послушаем.
– В моем доме ночью погибла женщина. Убита выстрелом в висок с близкого расстояния. А преступник, судя по всему, призрак.
Видно, что Левин слышал о случившемся, но только сейчас понял, каким образом это связано со мной.
– Прямо под тобой, – тихо говорит он. – Правда?
– На расстоянии восьми-девяти метров. – Я откашливаюсь. – Ее звали Ребекка Саломонссон. Меня беспокоит ее смерть.
– Ребекка Саломонссон, – повторяет Левин.
– Ей было около двадцати пяти, наркоманка; возможно, проститутка.
– Женщин редко убивают, – задумчиво протягивает Левин и снова отхлебывает кофе. – Еще реже в них стреляют.