– А еще необычнее, что прошли уже сутки и никто не попал под подозрение. И даже мотива нет, насколько я знаю. Никто не знает, как он проник в «Чапмансгорден» через дверь и ушел через окно. Размер его ботинок – сорок третий, и он знает, как пользоваться мелкокалиберным оружием.
– Иногда случается, что нет нужного свидетеля или не хватает техники для грамотного анализа. Прошло не так много времени.
– Она что-то держала в руке, какое-то украшение, вроде цепочки.
– Правда?
– Думаю, это важно.
– Цепочка прошла экспертизу?
– Да.
– И что? – Левин вопросительно глядит на меня. – Через несколько дней результат будет готов.
Рассматривая свои руки, я говорю почти шепотом:
– Я хочу участвовать в расследовании.
– С учетом того, что ты и так живешь в этом доме, ты вполне можешь быть потенциальным свидетелем.
Я поднимаю на него глаза. Не вижу себя со стороны, но, думаю, во всем моем облике сквозит просьба. Глаза жжет.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Мне нужно что-то делать. Мне нужно… Я не могу просто сидеть в своей чертовой квартире, курить и глотать таблетки. Мне нужно разрешение на действия.
Левин долгое время молчит, избегая моего взгляда.
– Что конкретно ты хочешь от меня, Лео?
– Я хочу вернуться к нормальной деятельности.
– Это не в моей компетенции.
– Ты и раньше занимался вещами, которые не входили в твою компетенцию.
– И как ты это себе представляешь? – спокойно спрашивает он и отпивает еще кофе.
Я колеблюсь, борясь с желанием спровоцировать его.
– Ты можешь мне помочь, – пробую по-другому. – Ты же знаешь, что я – хороший сыщик. Никто не знает, что на самом деле случилось в Висбю. Никто не знает, кто всех надул. Там был кошмар. Если б ты был там, то понял бы. Все случилось не из-за меня.
– Но это ты все испортил, – мгновенно похолодевшим голосом отвечает Левин. – Это ты застрелил Вальтерссона.
– И вся команда продала меня, – говорю я и только сейчас осознаю, что поднялся на ноги и стою над Левином, который сидит в кресле и выглядит странно маленьким. Мой голос дрожит. – Ты мне за это должен.
– Не думаю, что нам с тобой уместно говорить о долге, Лео. Этот спор тебе не выиграть.
Я чувствую, как против своей воли опускаюсь обратно в кресло.
– Я просто…Что-то не так с этой Саломонссон.
Левин задумчиво почесывает свою лысую голову, в том месте, где начинает слезать загар.
– Кто официально расследует это дело?
– Бирк.
– Значит, главный там – Петтерсен.
Улаф Петтерсен – единственный прокурор шведско-норвежского происхождения в Доме. И единственный человек, которому напрямую отчитывается Габриэль Бирк.
– Если ты всерьез считаешь, что здесь что-то нечисто, – начинает Левин, – тогда делай, как считаешь нужным. Но, – добавляет он, – ты до сих пор не сообщил, почему думаешь, что это происшествие необычно. Такое происходит постоянно.
– Я не могу поступать, как считаю нужным, без официального разрешения.
– Я слишком хорошо о тебе думал? – Левин отрывает от туристической брошюры кусочек бумаги, вытаскивает из заднего кармана джинсов ручку и пишет что-то на нем. – Используй свое воображение. И звони по этому номеру, если тебе потребуется помощь.
Я смотрю на записку.
– А что это за номер?
– Одного человека, которого я хорошо знаю, – вот и все, что говорит Левин.
VII
Я проводил много времени один. Не знаю, почему так получилось, – меня окружали друзья, но по какой-то неведомой причине я не общался с ними вне школы.
Меня обычно избивали Влад и Фред. Это началось, когда мне было десять, и продолжалось пару лет. Сначала я не сопротивлялся, но когда все-таки дал сдачи, то только спровоцировал более серьезные побои. Больше я не дрался. Так было лучше для всех. Ужаснее всего бил Влад, Фред же обычно смотрел на меня с неким состраданием, если можно так выразиться. Но не Влад. Он, казалось, просто ненавидел меня.
Я никому про это не рассказывал, мне было стыдно. Все обычно происходило на улице, когда поблизости никого не было и, несмотря на то, что я сознательно избегал определенных мест, они, казалось, всегда знали, где найти меня, как будто специально выслеживая. Они украли мою кепку, мои деньги. Обычно били меня в живот или по рукам, не трогая лицо, чтобы было незаметно. Родителям я говорил, что кепку потерял, а деньги потратил на конфеты. Живот болел от того, что я неудачно упал в школе, а руку сломал в драке с одноклассником. Я не понимал, почему они выбрали именно меня, но, подозреваю, что совершил некую ошибку и что такова жизнь.
Однажды в начале весны, когда мне исполнилось тринадцать или четырнадцать, я уходил из школы, но забыл в шкафчике книгу. Мама заставила меня вернуться и забрать ее. Я услышал хрипы, когда вышел из автобуса и пошел по улице Рённинге Скульвэг. Звук был такой, как будто человеку очень больно и он со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы.