Вот и я тоже так считал.
Говорят, выпивка убивает, только это неправда, в противном случае мы все были бы мертвы. Убивает печаль, если она настолько сильна и всепоглощающа, что невыносимо быть не просто трезвым, а вообще в сознании.
Когда Джен ушла от меня, я думал, что печаль не может быть сильнее, что боль не может быть острее, что я не смогу этого пережить. Но я ошибался: никуда я не делся. Да, я пью, но я не алкоголик. Уж я-то знаю разницу. Когда бывает совсем плохо, а плохо бывает до сих пор, даже два года спустя, я могу пить, пока не становится не так больно.
Первый факт, который я узнал о Джен, это то, что у нее порок сердца. Мне было восемь, я шел из школы домой, когда ко мне подошла девочка, которую я видел по соседству, — ее родители держали неподалеку китайскую забегаловку. Девочка заговорила со мной совершенно без всякого стеснения.
— У меня в сердце есть один секрет, — заявила она.
— Что у тебя есть?
— Секрет.
Она положила руку на солнечное сплетение.
— Сердце не тут. Оно вот здесь, — возразил я и похлопал себя чуть пониже левой ключицы.
— А у меня здесь, — уперлась она. — И у него есть секрет.
Я на минуту задумался.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Доктор сказал, я от этого могу даже умереть.
Голос у нее был совсем не грустный. Скорее, гордый за то, что она не такая, как все.
— Но может, я и не умру.
— А… — Я был в замешательстве. — Он сказал, что это секрет?
— Сказал.
Она сосредоточенно нахмурилась.
— Может, и не секрет, — призналась она наконец. — Но он очень-очень тихий. Его можно услышать, только если приложить к нему змею.
У нее были непроницаемо черные глаза и блестящие черные волосы, подстриженные под прямое, какое-то поразительно геометрическое каре с челкой. Ее волосы меня буквально заворожили; никогда в жизни я не видел таких прямых и блестящих, таких кукольных волос.
— Ладно, пока. — И она убежала в боковую улочку.
Ее родители приехали из Шанхая, спасаясь от революции. Джен была в семье младшим ребенком. И она не поняла слова «порок», а из объяснений матери уяснила только, что это что-то плохое, что надо скрывать. Секрет, о котором если и можно говорить, то только шепотом.
После той случайной встречи я время от времени видел ее на улице, но мы больше не разговаривали. Мы ходили в разные школы и вращались в разных кругах. Лишь много лет спустя, когда мы оба уже уехали от родителей и приезжали их навестить, мы снова столкнулись друг с другом — почти на том же самом углу, что и в ту нашу давнюю встречу. Ее изумительные волосы по-прежнему оставались такими же черными и блестящими, только теперь они были стянуты в узел на затылке, из которого во все стороны торчали колючие вихры; раскосые глаза были накрашены ярко-фиолетовыми тенями. Тогда, во времена хиппи, это было очень необычно. Выглядела она фантастически. Я не мог вспомнить ее имени.
— Меня зовут Джен!
Она слегка надулась, как будто обиделась, но я вовсе не хотел ее задеть.
— Зато я помню, что у тебя порок сердца. Ты называла его секретом в твоем сердце.
Ее глаза изумленно распахнулись, и она расхохоталась:
— А ты, значит, тот самый цыганенок!
Я кивнул. Мы оба улыбались.
— Мои родители много лет не разрешали мне играть и бегать. Я даже какое-то время была толстухой.
— Но теперь с тобой все в порядке?
— Я и раньше была не настолько ужасной!
— Ну, то есть… я имею в виду твое сердце. С твоим сердцем все в порядке?
— Наверное. Порок исправился. Вообще-то, я крепкий орешек.
Это было еще слабо сказано.
Тогда-то все и началось, хотя встречаться мы стали только через пару лет. У нее был парень; они вместе учились в художественной школе. Такой весь из себя богемный тип, куда там мне. У меня тоже была подружка, хотя сейчас я не могу вспомнить точно, с кем именно из длинной череды девиц я тогда встречался. Но в конце концов мы с Джен все-таки оказались вместе, потому что именно так и происходит, когда встречаешь того единственного человека, с которым все обретает смысл, который знает, о чем ты думаешь, еще до того, как ты произносишь это вслух, за которого ты можешь закончить любую фразу, и он даже не будет возражать.
Нет, не так. Это звучит слишком пресно. Я влюбился в Джен, потому что она была моей половинкой, а я — ее половинкой. Нам не было нужды ничего обдумывать: разумеется, мы съехались. Разумеется, в один прекрасный день пошли и поженились, никому ничего не говоря, потому что представляли, как будут неодобрительно закатывать глаза наши родственники (в большей степени ее, чем мои), — так что мы отправились в мэрию тайком, хихикая, как школьники. У нас и тени сомнения не возникало. Мы жили республикой из двух человек, общались на своем собственном языке и подчинялись своим собственным законам. Что тут еще можно сказать? Говорить про счастье скучно.