Манус заехал за мной на студию. И спросил:
— Хочешь покататься на яхте?
Я ответила:
— Конечно!
Мы отправились на пристань. Мои солнцезащитные очки остались дома, и Манус купил мне другие. Они — точная копия очков Мануса — от Вюарне, только изготовили их в Корее, а не в Швейцарии, и цена у них соответствующая — два доллара.
На расстоянии трех миль от берега я падаю в воду. Манус бросает мне веревку, но я не могу ее поймать. Манус кидает банку пива, но она проплывает мимо меня. Жуткая головная боль… У меня болит голова. Я еще не знаю о том, что одно из стекол моих новых очков темнее второго, что оно почти не пропускает свет. Из-за этого я вижу только одним глазом и не в состоянии правильно оценить глубину.
Поэтому я считаю, что во всем виновато солнце, и, не снимая очков, бултыхаюсь в воде и схожу с ума от боли.
Перенесемся в тот день, когда Манус повторно навещает меня в больнице. Он смотрит на фотографии форматом восемь на десять на глянцевой бумаге, на которых я по подбородок закрыта белой простыней, и говорит, что мне следует продолжать жить полноценной жизнью. Что я должна начинать строить планы на будущее. Может, возобновить учебу. Получить степень.
Он сидит рядом с моей кроватью и держит перед собой фотографии таким образом, что я не вижу ни их, ни его лица. Я пишу карандашом на листе бумаги, что тоже хочу взглянуть на снимки.
— Когда я был ребенком, мы занимались разведением доберманов, — говорит Манус из-за фотографий. — Когда щенку исполняется шесть месяцев, следует купировать его уши и хвост. Так принято. Для этого едешь в мотель, в котором останавливается занимающийся этим человек. Он передвигается из города в город, из штата в штат и купирует хвосты и уши тысяч щенков доберманов, боксеров или бультерьеров.
На листе бумаги я пишу:
о чем это ты?
Я машу листом перед лицом Мануса.
— О том, что ты до конца своих дней будешь ненавидеть того человека, который отрезал твои уши и хвост, — говорит Манус. — Поэтому-то люди и ведут своих щенков не к местному ветеринару, а к незнакомцу.
Все еще просматривая одну фотографию за другой, Манус добавляет:
— Из тех же самых соображений я не хочу показывать тебе эти снимки.
Где-то за пределами больницы, в душном номере мотеля, заваленном окровавленными полотенцами, рядом с коробкой инструментов — ножей и игл — или в машине на пути к своей очередной жертве, или склоняясь над щенком, заторможенным от потрясения, сидящим в ванне с кровью, есть человек, которого ненавидят миллионы собак.
Манус продолжает:
— Вот только о жизни девочки с обложки тебе придется навсегда забыть.
Модный фотограф у меня в голове кричит:
Покажи мне сострадание!
Вспышка.
Покажи мне надежду на еще один шанс!
Вспышка.
Этим я занималась до аварии. Возможно, вы назовете меня вруньей, но до аварии я всем говорила, что учусь в колледже. Попробуй скажи предкам, что ты — модель, и тебе сразу испортят жизнь. Поднимут панику. Посчитают, что невольно прикоснулись к какой-то низшей форме существования. Начнут читать нотации. Или же вовсе перестанут с тобой общаться.
Совсем другое дело, если сообщаешь им, что ты — студентка колледжа. Не важно, какого отделения, блистать перед ними знаниями вовсе не обязательно. Можно вообще ничего не знать. Просто говоришь, что занимаешься изучением токсикологии или биокинеза, и собеседник — будь то родитель или кто угодно другой — сразу сам переведет разговор в другое русло. Если это не действует, тогда прибегни к более действенному — упомяни о межнейронном синапсе голубиных зародышей.
Вообще-то когда-то я действительно была студенткой колледжа. У меня шесть сотен кредитов, я училась на персонального тренера по фитнесу. А родители считают, что я вот-вот стану врачом.
Прости меня, мама.
Прости меня, Господи.
Одно время мы с Эви любили посещать ночные клубы и бары. Мужчины толпами ждали нас у дверей дамской уборной, чтобы пригласить на съемки рекламных телепередач. Один парень всучил мне визитку и спросил, в каком агентстве я работаю.
После того как я переехала от родителей, мама стала периодически наведываться ко мне с визитами. Она курит, и однажды я, когда вернулась домой со съемок, застала ее у себя со спичечным коробком в руках.
— Что это значит? — многозначительно спросила мама, протягивая мне коробочку.
— Умоляю тебя, скажи мне, что ты не настолько неосмотрительна, как твой бедный покойный брат! — взмолилась она.