— Спорынья — это гриб, который паразитирует на злаковых. Там, где не применяют фунгициды, она может появляться до сих пор, особенно в условиях дождливой погоды, как этим летом. Но в нашей стране случаев отравления спорыньей не было, наверное, со времен Средневековья!
Она с сияющим видом откидывается назад.
— Так что вы — крайне редкий случай.
— Спасибо, — благодарю я.
— ЛСД — производная спорыньи. Возможно, некоторые люди до сих пор используют спорынью, чтобы поймать кайф. Вы этим занимались?
— Нет.
— Есть какие-нибудь мысли относительно того, как вы могли проглотить ее?
— Нет.
Я отвечаю «нет», но мысли у меня начинают появляться.
— Это пройдет?.. Я выздоровею?
— У нас есть все основания надеяться на лучшее. Картина довольно сложная… Паралич — явление не слишком обычное, хотя зарегистрированы случаи отравлений спорыньей, вызвавших паралич и галлюцинации. Некоторые специалисты полагают, что так называемая порча, которую якобы наводили на людей ведьмы в эпоху Средневековья, на самом деле была последствием употребления в пищу хлеба, пораженного спорыньей. Вам очень повезло. Все эти вещества могут быть смертельными.
— Я вспомню, что произошло?
— Будущее покажет. Но при отравлениях скополамином потеря памяти зачастую бывает необратима.
— Это тоже гриб?
— Нет. Он содержится в растениях семейства пасленовых. В белене, красавке и некоторых других. Ядовиты все части растения, но скополамин имеет горький вкус, поэтому съесть его случайно очень трудно. Это делириант, но очень токсичный. Легко получить передозировку.
Она смотрит на меня; должно быть, ждет, не сделается ли у меня пристыженный вид. Последнее, что я помню, — это себя в трейлере. Пиво. Еду. Братание. Улыбки. Разговоры. Все было совершенно… обыденно.
Я качаю головой, в смысле — не знаю, возможно. И тут мне кое-что припоминается.
— А отравление спорыньей и лихорадка святого Антония — не одно и то же?
— Да, это одно из проявлений эрготизма. На ваше счастье, вы получили недостаточную дозу. Лихорадка святого Антония — гангренозная форма эрготизма. Кровеносные сосуды сужаются, конечности ссыхаются и отваливаются, — впрочем, эта форма все равно практически всегда смертельна. У вас же лишь небольшое шелушение, и все.
На лице у меня, должно быть, отражается недоумение, потому что доктор снова поднимает мою левую руку и, перевернув, демонстрирует мне кожу на предплечье. Она слегка шелушится, как будто я слишком много времени провел на солнце.
— Вот, смотрите. Это свидетельство нарушенного кровообращения. В вашем случае — не слишком серьезного. Дозы, которую вы получили, хватило только на то, чтобы вызвать конвульсивную форму: мышечные спазмы, слабость, галлюцинации…
— Значит… — Я действительно не знаю, с какой стороны подойти к этой теме. — Когда такие вещества принимают намеренно, какого эффекта ожидают?
— Я в подобных вещах не специалист, но, думаю, эти вещества принимают, чтобы получить кайф, вызвать галлюцинации. Но это огромный риск.
— А их можно использовать, чтобы кого-нибудь отравить? Убить?
Вид у нее становится встревоженный.
— Я бы сказала, что для того, чтобы наверняка убить человека, ему нужно дать значительную дозу. Вы получили совсем небольшую. Скополамин используют, если нужно заставить человека о чем-то забыть. Там, откуда я родом, его давали роженицам. Его называли «сумеречный сон». Женщины забывали о боли.
— Значит, я ничего не вспомню?
— Возможно.
Она смотрит на меня с таким выражением, как будто что-то прикидывает. Мне кажется, она хочет мне что-то сказать, но так ничего и не говорит.
Я должен хорошенько это обдумать. Сложить вместе все части головоломки. В памяти у меня зияет провал, но кое-что я все-таки помню. И помню твердо. И возможно — я не утверждаю наверняка, я лишь говорю «возможно», — то, что я нахожусь здесь, в таком состоянии, — еще одна улика. Потому что в противном случае это не имеет никакого смысла.
Интересно, когда Хен собирается навестить меня в следующий раз? Разве он об этом упоминал? Я уверен, мне нужно с ним поговорить. Кажется, я что-то хотел ему рассказать. Что-то про Розу… Что-то важное, но находящееся не на виду, словно далекий берег, скрытый в тумане.
И тут я вспоминаю. И хотя Хен пока ничего не знает (как я мог не сказать ему об этом?), теперь это уже не кажется таким важным, говоря по правде. Это не идет ни в какое сравнение с ошеломляющим желанием спать.
Все это было так давно. Найти ее — совсем не значит спасти.
Теперь уже слишком, слишком поздно.
13
Рэй
Нужное мне место оказывается чуть в стороне от съезда с шоссе А32, неподалеку от Бишопс-Уолтема в Гэмпшире. Дорога идет под уклон, и перед моим взором раскидывается полускрытый разросшейся живой изгородью поворот, ведущий к лесистой пустоши. Лесополоса из вечнозеленых деревьев, высаженная вдоль обочины, защищает это место в том числе и от случайных гостей. Чтобы обнаружить стоянку, на которой расположилось семейство Янко, нужно проехать сквозь узкий просвет, идущий под углом к дороге. Если бы мне не сказали, что трейлеры стоят там, я никогда бы их не заметил. Насколько мне известно, это место Янко арендуют частным образом; оно совсем не похоже на муниципальный лагерь, где я встречался с Кицци Уилсон. Здесь трейлеры — я насчитал их пять — стоят широким кругом, буксирными балками наружу. Большие окна смотрят друг на дружку, но между трейлерами там и сям растут небольшие деревца, только в центре пятачок пустого пространства со следами кострища. За трейлерами припаркован «БМВ» последней модели и «лендровер». Судя по глубоким колеям, это не единственные их машины. Неподалеку от въезда свалены в кучу мешки с мусором, но в остальном тут сравнительно чисто. Вокруг ни одной живой души. Даже собак нет. Зато тарахтит небольшой генератор, а из трубы на крыше одного трейлера идет дымок.
Я выхожу из машины, захлопываю дверцу и жду.
Дверь самого большого трейлера, поблескивающего хромом и краской, открывается, и выходит невысокая полная женщина. Ей хорошо за пятьдесят, у нее крашеные черные волосы, взбитые вокруг лица, и густо напудренные загарной пудрой щеки. Одета она в кремовый с коричневым брючный костюм, в руке держит сигарету.
— Это частное владение. Посторонним сюда нельзя.
— Здравствуйте. Меня зовут Рэй Лавелл. Я разыскиваю Иво и Тене Янко. Мне сказали, что они могут быть здесь.
Она с ног до головы мерит меня взглядом:
— Да? И кто же это вам так сказал?
— Сестра Тене, Луэлла.
— Лулу? Боже правый! Вы видели Лулу?
— Ну да.
— Как, вы сказали, вас зовут?
— Рэй Лавелл. А вы миссис Смит?
Ее губы кривятся: отвечать ей явно не хочется.
— А в чем дело?
— Дело в том, что… я пытаюсь разыскать Розу Вуд. Жену Иво.
— Черт побери. Здесь ее нет, так что вы только зря потратили время.
— Я знаю, что это все было давным-давно, и хотел бы просто с ними поговорить. Я частный детектив. Опрашиваю всех, кто ее знал.
Женщина задумывается и внимательно изучает меня. Без сомнения, она отметила мою цыганскую фамилию, а даже если бы и не отметила, у нее есть глаза. Прав был Леон: у горджио тут не было бы ни единого шанса.
— Подождите тут, — произносит она наконец и направляется к другому трейлеру, самому дальнему от въезда.
Чтобы чем-то себя занять, я принимаюсь разглядывать трейлеры. Женщина — насколько я понимаю, Кат Смит — вышла из самого дорогого и самого большого. Тот, в который она зашла, постарее — «Вестморланд стар» шестидесятых годов. Три остальных поменьше и поскромнее. Интересно, наблюдает ли кто-нибудь за мной сейчас? В цыганских таборах обычно уйма народу, стаи ребятишек и собак, хотя здесь я пока что не видел никаких следов ни тех ни других. Меня разбирает любопытство, но демонстрировать его слишком явно мне не хочется. Это было бы невежливо, поэтому я стою у машины, пока Кат не появляется снова и не зовет меня внутрь.