Я не хочу, чтобы показалось, будто я не люблю деда Тене. Это не так. С ним интересно поговорить, он бывает забавным. Нам нравятся одни и те же передачи по телевизору — старые черно-белые вестерны и криминальные сериалы. Он знает уйму кровавых цыганских историй и часто рассказывал их мне, когда я был младше. Теперь уже не рассказывает, потому что я слишком большой, а может, потому, что я вечно засыпал его вопросами, которые его раздражали. Например: «А зачем королевичу досталось золотое перо? Он ведь им не пользовался!» или «Ну почему второй сын такой дурак? Он же видел, что его брат погиб, и сам сделал то же самое!».
Еще он разрешает мне слушать его пластинки — Сэмми Дэвиса-младшего, Джонни Кэша, всякую старую американскую музыку. Он любит кантри и вестерн, потому что они о людях, которым приходится по-настоящему туго, послушаешь — и на душе становится легче. Взять хотя бы Джонни Кэша: у него много песен о том, как он кого-то убил и загремел в тюрьму, и теперь ему там несладко, но он это заслужил. Мне такое нравится. В прошлом году как-то раз на уроке рисования нам надо было изобразить натюрморт. Большая часть моих одноклассников нарисовала фрукты, а я нарисовал орудия убийства. После этого училка вызвала маму в школу. Хотя на рисунке не было ни крови, ничего такого, там были, скорее, вещи в духе Агаты Кристи: подсвечники, веревка, пузырьки с ядом (пистолета среди реквизита не нашлось, а жаль, было бы здорово)… И вообще, нарисовать что-то и сделать это — две разные вещи. Как петь про то, что убиваешь людей, и убивать их на самом деле не одно и то же. Джонни Кэш, насколько мне известно, никогда никого не убивал, но его маму в школу почему-то не вызывали. До чего же буквально некоторые люди все понимают!
Конечно, деду Тене тоже пришлось несладко. Он не всегда был инвалидом. Несколько лет назад он попал в автокатастрофу и сломал позвоночник. Он вел машину, вылетел с дороги и врезался в стену. Чудо, что вообще остался жив. С тех самых пор он не может ходить, а это — если вы не пробовали — очень сильно затрудняет жизнь в трейлере. После аварии его пытались заставить жить в доме, говорили — ему нужно бунгало без ступенек. А где вы видели трейлер без ступенек? Что же Тене еще оставалось? Он сказал, что лучше умрет, чем будет жить в доме, — он не из таких цыган и никогда таким не будет. С ним рядом есть родные, и они справятся. Хотя на самом деле родных рядом с ним тогда не было: они в то время жили только с Иво и Кристо, но когда ба, дед и мама узнали о том, что с ним случилось, они решили, что должны помочь деду Тене и Кристо. Так мы все снова съехались вместе и с тех пор не расставались.
Это было шесть лет назад ну или примерно шесть. Вообще-то, тогда случилось много всего сразу. В нашей семье вечно случается все сразу, — наверное, мы из тех, кто притягивает к себе несчастья. Дед Тене попал в аварию и надолго угодил в больницу. И примерно в то же самое время жена Иво, Роза, сбежала, потому что выяснилось, что у Кристо, который был совсем малышом, наше семейное заболевание. В общем, сплошные напасти. Хотя мне тогда было всего семь, я очень расстроился. Особенно из-за того, что Роза взяла и вот так исчезла. Я видел ее всего один раз, на свадьбе, где она была такая милая.
Я говорю, что видел ее один раз, но на самом деле — все то время, пока длилась свадьба. Как мне помнится, это было растянувшееся на несколько дней празднество, где все беспрерывно ели и пили. Помню, как я играл с Розой в прятки в пабе. У нее еще было такое странное пятно на горле; она постоянно прикрывала его рукой, но только привлекала этим еще больше внимания. Я сказал ей, что она чем-то испачкала шею, пусть сходит вымоется, а она ответила, что это пятно не смывается. Я смотрел на него во все глаза, и она разрешила мне потрогать его. Оно оказалось мягкое, как остальная кожа, и совсем не страшное.
На мой взгляд, это родимое пятно ее не портило. Она все равно мне нравилась и не казалась похожей на человека, способного сбежать и бросить своего малыша, потому что он заболел. Но, с другой стороны, много ли я тогда понимал? Я ведь был совсем ребенком.
6
Рэй
Есть вещи, которых лучше не знать. Кому-кому, а мне это хорошо известно. Неведение — благо. Знание — сила. Что вам больше по вкусу? Мне не раз доводилось видеть на пороге людей, которые приходят к нам, потому что, подобно мистеру М., выбрали вариант номер два. Мало того что они выходят от нас несчастными, так еще и платят мне за это — потому что им необходимо знать. Как-то раз я спросил одного клиента, приятного человека, — ну, знает он теперь, что его жена ему изменяет. А может, для него лучше было бы и дальше жить в блаженном неведении, как раньше? Он долго молчал, прежде чем ответить.
— Нет, не лучше, потому что тогда было что-то, чего я не знал. Она знала, а я — нет. И это крало мою жизнь. Все то время, что она мне врала, у меня не было выбора: остаться с ней или уйти. У нее был, а у меня — нет. Вот о чем мне невыносимо думать. О годах, которые я потерял.
— Это теперь, уже зная, что она вам изменяла, вы оглядываетесь назад и задним числом считаете себя несчастным. Но тогда вы не были несчастны. Это не были потерянные годы — и украденные тоже. Пока вы не знали, вы были счастливы.
— Я лишь думал, что счастлив.
— Когда думаешь, что счастлив, значит ты и вправду счастлив. Разве можно надеяться на что-то большее?
Он вымученно улыбнулся. Думаю, он по-настоящему любил ее, но все равно намерен был развестись. Я пожал плечами. Люди платят мне не за то, чтобы я советовал им, что делать, а за то, чтобы я копался вместо них в их грязном белье. Все равно бы никто меня не послушал.
Ладно, наблюдение так наблюдение.
Все лучше, чем копаться в грязном белье, что на самом деле далеко не настолько продуктивно, как считается. Честно говоря, перспектива наблюдения меня даже воодушевляет — во всяком случае, в первые пять минут, когда останавливаешься в машине на противоположной стороне улицы с камерой на пассажирском сиденье, диктофоном, термосом и запасной фотопленкой… Это все равно что дверь в наш офис. Когда мы оборудовали наши помещения, я настоял на том, чтобы входная дверь была со стеклом в верхней части. Спросите зачем? Чтобы мы могли нанести на него наши имена, как у Филипа Марлоу [12]в «Глубоком сне». Я не знаю ни одного частного детектива, который не утверждал бы, что в нашей работе нет ничего притягательного. Все они лукавят. Да, в этом деле масса рутины, много всего, что действует угнетающе: неопределенность, риск, необходимость встречаться с множеством людей, которые вовсе тебе не рады. Но каждый раз, когда, входя в офис, я смотрю на темно-золотые буквы и думаю: «Это мое имя», меня на секунду пробирает сладострастная дрожь. Разве это не притягательно?
Вот так же и с наблюдением. Вы все видели это в кино. Да и мы тоже. В любой момент может случиться что угодно. Обычно, конечно, ничего не случается, но никогда нельзя знать наверняка. Впрочем, на этот раз ничего притягательного в моей работе действительно не ожидается, но только потому, что конкретно этого субъекта я уже видел. У меня и так собраны на него улики, целая охапка улик, поэтому сегодня вечером я слежу за ним просто на всякий случай. Последний гвоздь в гроб его виновности, так сказать.
На протяжении пятидесяти минут не происходит ровным счетом ничего, если не считать того, что я съедаю свой сэндвич с ветчиной и запиваю его чаем. Объект моего наблюдения — дом на улице, застроенной другими домами, как две капли воды похожими на него, на окраине Твикенхэма. На верхнем этаже горит свет, но он мог включиться по таймеру, так что никаких далеко идущих выводов из этого обстоятельства я не делаю. В семь двадцать восемь чуть дальше по улице останавливается автомобиль, из него выходит мужчина — лет около сорока, грузноватый, с глуповатым лицом, — шагает к дому и отпирает дверь ключом. Мне показалось, что внутри что-то промелькнуло, но до конца я не уверен.
Значит, у него есть ключ.
В восемь ноль девять дверь снова открывается и на пороге показывается все тот же мужчина, только уже не в пиджаке, а кое в чем потеплее. Значит, у него есть здесь запас одежды. Теперь его сопровождает спутница примерно его же возраста — броско одетая эффектная китаянка с точеной фигуркой. Они направляются к его машине, рядом, но не касаясь друг друга и, насколько я могу заметить, ни слова друг другу не говоря. Когда они сворачивают из ворот на улицу, женщина на миг бросает взгляд в мою сторону, но я не могу уловить, обратила ли она внимание на мою машину и насторожил ее этот факт или нет. От порывистого движения ее прямые темные волосы подлетают вверх. Я успеваю сделать пару фотографий. Качество, прямо скажем, не лучшее: мне удалось запечатлеть лишь ее профиль, да и освещение слишком скудное, чтобы можно было различить детали. Впрочем, это не имеет никакого значения.
12