Марго понравилась моя шутка — достаточно, чтобы вновь улыбнуться мне — и тут же она занялась цветами: положила их в кухонную раковину, сняла с них белую оберточную бумагу, достала вазу с полки, подрезала стебли ножницами, поставила цветы в вазу и наполнила ее водой. Мы не сказали ни единого слова, пока она проделала все это; и я наблюдал за ней, пораженный тем, как медленно и методично она работала с цветами, будто бы все это требовало предельной осторожности и концентрации.
После чего мы оказались в гостиной с питьем в руках, сидя рядом на диване, куря сигареты и разглядывая небо сквозь ажурные стекла. Сумерки сгущались, но Борн до сих пор еще не показался, при этом вечно-спокойная Марго нисколько не была озабочена его отсутствием. Когда мы встретились в первый раз, я был немного напряжен ее долгим молчанием и отстраненным поведением, но сейчас я знал, что ожидать от нее, и я также знал, что она была не против моей компании — слишком хорош для этого мира — и от того мне стало спокойно находиться с ней. О чем мы говорили, пока ее спутник не присоединился к нам? Нью Йорк (она считала его грязным и депрессивным); ее амбиции стать художником (она брала уроки на факультете Искусств, хотя и знала, что у нее нет таланта, и что была слишком ленива, чтобы учиться); как долго она знала Рудольфа (всю жизнь); и что она думает о журнале (скрестила на счастие пальцы). Когда я попытался поблагодарить ее за помощь, она просто кивнула головой и попросила меня не преувеличивать: она ничего не сделала для этого.
Только я хотел спросить ее, что она имела в виду, как Борн зашел в комнату. Вновь мятые белые брюки, вновь торчащие во все стороны волосы, но без пиджака и в другого цвета рубашке — бледно зеленого цвета, если я точно помню — с обрубком потухшей сигары, зажатой между большим и указательным пальцами правой ладони, казалось, он даже позабыл о том, что было в его руке. Мой новоприобретенный благодетель был зол, кипя раздражительностью о каком-то кризисе и о поездке в Париж завтра, и, не утруждая себя приветствием, глубоко игнорируя обязанности хозяина праздника, он начал сыпать тирады, адресованные то Марго, то самому себе, то ли мебели в комнате или стенам вокруг него, миру вообще.
Глупые мудозвоны, сказал он. Хныкающие бездари. Заторможенные чинуши с картофельным пюре вместо мозгов. Университет в огне, а они сложили руки и любуются пожаром.
Спокойная, слегка удивленная Марго сказала: Вот почему ты им нужен, дорогой. Потому что ты король.
Рудольф Первый, ответил Борн, светлая голова с большим членом. И что я должен сделать, это лишь спустить штаны, помочиться на огонь, и проблема решена.
Правильно, подтвердила Марго, впервые улыбнувшись широко.
Мне это надоело, Борн пробормотал сквозь зубы, идя к бару с напитками, положил сигару и налил себе полный фужер неразбавленного джина. Сколько лет я отдал им? он спросил, отпивая на ходу. Занимаешься этим, потому что веришь в определенные принципы, но никому нет до этого дела. Мы проигрываем сражение, друзья. Корабль идет ко дну.
Это был совсем другой Борн, по сравнению с тем, кого я знал до этого — злой, насмешливый, ликующий от того, что видел и знал, шут заменил беспечного дэнди, основавшего литературный журнал и пригласившего двадцатилетнего юношу к себе на ужин. Что-то яростное вызревало в нем, и, увидев другую сторону его личности, я почувствовал себя отдаляющимся от него, готового взорваться в любую минуту и на самом деле наслаждающегося своим гневом. Он отхлебнул джина и впервые за этот вечер обратил свой взгляд на меня. Я не знаю, что он увидел в моем лице — потрясение? замешательство? напряжение? — что бы то ни было, но мое выражение лица заметно погасило его пыл. Не беспокойтесь, мистер Уокер, сказал он, пытаясь улыбнуться. Я просто выпускаю пар.
Постепенно он вылез из своего настроения, и, когда мы уселись поужинать за стол через двадцать минут, шторм, похоже, уже ушел. Или так мне показалось, когда он похвалил Марго за превосходный ужин и вино, купленное ею к еде, но вышло так, что затишье было временным, и, позже, новые шквалы посыпались на нас, вконец расстроив наше празднество. Не знаю, джин или бургундское вино повлияли на настроение Борна, но без сомнения он употребил в тот вечер хорошую порцию алкоголя — почти в два раза больше, чем Марго и я вместе взятые — или плохие новости подстегнули его плохое настроение. Похоже, эта была комбинация и того и другого, или что-то еще вдобавок, но во время ужина произошел малозначительный момент, о последствиях которого я даже и не предполагал.
Началось с того, что Борн поднял бокал с тостом на рождение нашего журнала. Его речь была безукоризненна, мне казалось, но когда я поддержал беседу, упомянув несколько фамилий авторов, которых я хотел бы пригласить к сотрудничеству, Борн оборвал меня на полуслове и сказал, чтобы я никогда не обсуждал вопросы бизнеса во время еды, как это было бы вредно для пищеварения, и что я должен научиться вести себя, как взрослый. Сказано это было грубо и невежливо, но я скрыл свою обиду, сделав вид, что согласился с ним и принялся вновь за еду. Немного времени спустя Борн отложил свою вилку и сказал мне: А Вам нравится, мистер Уокер?