Я написал ответ Уокеру тем же вечером, подтвердив, получение посылки; в письме я рассказал о моем сочувствии и озабоченности состоянием его здоровья, написав, что, несмотря ни на что, я был очень рад услышать вести от него после стольких лет, и о его добрых словах в адрес моих книг, и т. п. Да, я обещал, я изменю расписание моей поездки, чтобы попасть к нему на домашний ужин, и могу обсудить проблемы со второй частью его мемуар. У меня не осталось копии моего письма, но я помню, какие слова я написал ему в поддержку, называя прочитанную часть превосходной и будоражещей, или чем-то очень похожим, и говоря о необходимости довести этот проект до конца. Я не должен был написать ничего более, но любопытство во мне взяло верх, и я добавил в конце несколько фраз, которые могли легко сойти за дерзость. Прости за то, что спрашиваю, написал я, но я не уверен, что смогу дождаться до следующего месяца, чтобы узнать, что случилось с тобой, после того, как мы виделись в последний раз. И если ты не против, я буду ждать от тебя еще одного письма до того, как посещу твой дом. Не день за днем, разумеется, но самую суть, что ты захочешь мне рассказать.
Беспокоясь за точность доставки, я решил отправить письмо не обычной почтой, а скоростной. Два дня спустя, той же экспресс-почтой пришел ответ.
С благодарностью ожидаю следующего месяца.
Отвечая на твой вопрос, я буду рад рассказать тебе, но, боюсь, моя история покажется тебе скучной. Июнь 1969 года. Мы пожали друг другу руки на прощание, помню, поклялись не терять связи друг с другом и разошлись в разные стороны, так больше и не встретившись. Я вернулся в родительский дом в Нью Джерси, надеясь провести лишь пару дней, напился с моей сестрой той же ночью, поскользнулся, слетел с лестницы и сломал ногу. Плохой знак, на первый взгляд, но, в конце концов, это было самое лучшее, что могло случиться со мной тогда. Десять дней спустя, поздравляю!, пришла повестка на прохождение армейского медицинского экзамена. Я приковылял в комиссию на костылях, получил отсрочку по сломанной ноге, а, когда моя нога зажила, от обязательной службы правительство перешло к лотерее набора. Мне достался номер, неприлично большой номер (346), очень далекий от попадания в армию, и, внезапно, в одно мгновение, то, чего я так опасался, исчезло навсегда из моего будущего.
За исключением этого дара небес, я жил ни шатко ни валко, пытаясь сохранить душевный баланс между приступами оптимизма и периодами ослепляющего отчаяния. Никому ненужный, раздраженный, вызывающий раздражение. Осенью 1969 я переехал в Лондон — не затем, что стремился попасть в Англию, но только лишь потому, что я больше не хотел жить в Америке. Яд Вьетнама, слезы Вьетнама, кровь Вьетнама. Мы все были тогда не в себе, правда? Доведенные до безумства войной, которую были не в силах остановить. Так что я покинул нашу страну, нашел поганую квартирку в Хаммерсмите и провел четыре года, болтаясь на «помойках Граб Стрит» — кропая бесконечные книжные рецензии и переводя все, что ни попадя, французские книги, в основном, даже парочку с итальянского, переваривая на английский язык и скучнейшую академическую историю Ближнего Востока и антропологическое исследование обрядов вуду и криминальное чтиво. В то же время я продолжал писать мои гневные, обращенные к небу стихи. В 1972 году моя книга вышла в одном неприметном издательстве в Манчестере тиражом триста-четыреста копий; одна рецензия в подобном неприметном журнальчике; продалось где-то пятьдесят экземпляров — напомнило забавную шутку из Последней пленки Крэппа Самюэля Бекккета (тебе очень нравилась эта пьеса): «Семнадцать копий продано, из которых одиннадцать за свою цену ушли в бесплатные библиотеки за океан. Обо мне узнали.» Обо мне узнали, в самом деле.