Ты возвращаешься к своей тележке и продолжаешь расставлять книги на полках средневековой истории Германии. До сих пор ты и не знал, что за тобой следят. От этой мысли появляется неприятный вкус во рту, и ты говоришь себе, чтобы был осторожен, всегда наготове, даже в самых сонных уголках университетской библиотеки.
Экспедиции по расстановке книг съедают почти половину рабочего времени. Другая половина проходит за небольшим столом на одном из верхних этажей в ожидании, когда по пневматической трубе в небольшом контейнере из внутренностей здания придет лист заказанных книг. Контейнер издает характерный клацающий звук на всем пути к месту назначения, и ты легко можешь узнать о посланном заказе с самого запуска. Трубы равномерно расходятся по этажам хранилища, а ты всего лишь один из пажей, сидящих на своих этажах, и тебе никак не узнать, движется ли очередной контейнер с листом заказа к тебе или к какому-то другому работнику. Ты не знаешь этого до самой последней секунды, когда металлический цилиндр вылетает из отверстия в стене позади тебя и приземляется в коробке с глухим стуком, отчего загораются несколько десяток красных лампочек на потолке, расположенных по всему этажу. Эти лампочки необходимы, если, как это бывает часто, ты отойдешь от своего стола в поисках книги, и, когда прибывает заказ, то свет на потолке об этом сообщит тебе. Если ты не ушел никуда, тогда ты вынимаешь лист из цилиндра, находишь книги, возвращаешься к рабочему столу, закладываешь лист между томами (убедившись, что верх высовывается наружу из книг), закладываешь заказ в грузовой лифт в стене позади стола, и нажимаешь кнопку второго этажа. Завершая сию операцию, ты возвращаешь пустой контейнер, запихивая его в отверстие в стене. Ты слышишь желаемое вуущь, издаваемое затянутым вакуумом цилиндром, и часто ты остаешься здесь на короткое время, чтобы послушать звуки клацающей ракеты, удаляющейся от тебя к нижним этажам. После этого ты возвращаешься к своему столу. Ты усаживаешься на стул. Ты сидишь и ждешь очередного заказа.
На первый взгляд, ничего особенного. Что может быть проще, чем погрузка книг в грузовой лифт и нажатия кнопки? После тоскливой процедуры расстановки книг, ты мог бы подумать, что сидение за столом будет для тебя долгожданным отдыхом. Если нет никаких заказов (а было много дней, когда труба присылал лишь три-четыре контейнера), ты можешь заниматься чем угодно. Ты можешь читать или писать, например, ты можешь прогуляться по этажу и засунуть нос в эзотерическую литературу, ты можешь рисовать картинки, ты даже можешь на недолго и заснуть. И, поначалу, ты всем этим и занимался или пытался делать что-то подобное, но вокруг тебя настолько давящая атмосфера, что чрезвычайно трудно сохранять внимание продолжительное время на книге, которую читаешь, или стихотворении, которое ты пишешь. Ты чувствуешь, будто находишься в каком-то инкубаторе, и постепенно приходишь к мысли, что библиотека годится только для одного: пуститься во все тяжкие в сексуальных фантазиях. Ты не помнишь, отчего это с тобой происходит, но чем больше времени ты проводишь в неживом воздухе, тем больше твоя голова наполняется образами обнаженных женщин, прекрасных обнаженных женщин, и ты можешь думать только об одном (если слово думать годится для такого описания) — быть в постели с прекрасными обнаженными женщинами. Не в каком-нибудь обставленном томном будуаре, не на каком-нибудь пасторальном лужке, но прямо здесь, на библиотечном полу, страстно катаясь в потном забытии под дождем пыли миллионов книг. Ты — с Хеди Ламарр. Ты — с Ингрид Бергман. Ты — с Джин Тирней. Ты — с блондинками и брюнетками, с чернокожими и азиатками, со всеми женщинами твоих грез, с одной, с двумя, с тремя. Время тянется долго, и сидя за своим столом на четвертом этаже библиотеки Батлера, ты чувствуешь, как твердеет член. А сейчас он тверд, как никогда, и каждый раз тверд, как никогда; и бывают времена, когда давление становится таким невыносимым, что ты покидаешь рабочее место, скрываешься в мужском туалете и освобождаешься. Ты тут же презираешь себя. Ты поражен быстротой сдачи себя желаниям. Застегиваясь, ты клянешься, что больше не случится; ты уже клялся в этом двадцать четыре часа тому назад. Стыд долго еще остается с тобой по возвращению к столу, и ты сидишь, раздумывая, есть ли что-то еще неиспорченное в тебе. Ты решаешь, что ты одинок, что ты самый одинокий человек в этом мире. Тебе кажется, что ты теряешь рассудок.