Самому Федьке на образование было наплевать. В его семье «образованных» не уважали. «Я заколачиваю в два раза больше целковых, чем любой учителишка», — хвастался Шамрай-отец. Федька преклонялся перед отцом — пьяницей и дебоширом. И в школе, и дома он подражал своему отпетому родителю: курил, сквернословил, дрался, потихоньку начал пить. Рыжеватый, с наглыми, чуть навыкате глазами, костлявый, но сильный, был он задирист, драчлив и никого не боялся. Чем-то, видимо, привлек первого хулигана школы «тихоня» Прозоров. Может быть, в первую очередь тем, что смиренно сносил он Федькины подзатыльники и насмешки. Зато никто другой не смел теперь пальцем тронуть Сергея. С восхищением следил он за дерзостными поступками друга, такими, о которых сам даже не мог подумать без ужаса.
Так продолжалось два года. Из десятого класса Федька исчез. Его отец, заготовитель скота на мясокомбинате, проворовался, был арестован, осужден, и Федька уехал к родным в другой город. И опять скучно и однообразно потекла жизнь Сергея Прозорова.
Поступил он в учительский институт, и здесь счастье неожиданно улыбнулось «тихоне». Прозоров встретил Катю.
За что она, первая красавица института, спортсменка, боевая, задорная и веселая, полюбила его — это всю жизнь для него было загадкой. А Катю, видимо, привлекли в Сергее его уступчивость, застенчивость, спокойное трудолюбие.
В Ольгине у Кати был домик, оставшийся от покойных родителей, а в местной школе нужны были учителя, и молодожены зажили здесь мирно и спокойно. Прозоров во всем подчинялся жене и был счастлив, удивляясь изредка, почему именно ему досталось это счастье. Сергей Иванович Прозоров любил свое Ольгино. Любил высокие сосны, серую гладь Финского залива, улицы, утопающие в цветах садики и палисадники. Здесь он прожил шесть лет. Здесь родились его дети. Все лучшее, светлое в жизни Прозорова связано с этим обычным дачным поселком. Но однажды на их тихую жизнь набежало облачко. Внезапно в их доме появился Федор Шамрай. Всего несколько дней прожил он у школьного друга, но и этого хватило, чтобы Катя решительно возненавидела Федора.
Все раздражало ее в Шамрае: цинизм, бесконечное хвастовство своими любовными приключениями, мотовство и нежелание честно трудиться. Но на это ей, в сущности, было наплевать, — это все касалось только самого Федора. А вот когда он, освоившись, начал говорить мерзости про нелегкую жизнь страны, когда он подло и грязно стал поносить все, что для Кати было дорого, она возмутилась и выгнала Федора из дому.
Прозоров чувствовал себя виноватым перед Катей. Болтовня Федьки возмутила и его, но все же где-то в глубине души, стараясь не сознаваться даже себе в этом, он продолжал восхищаться размахом и лихостью Шамрая.
Через несколько дней в отсутствие Кати (она уехала на лето в деревню под Вологду) Федор заскочил к Прозоровым за своими вещами. Был он навеселе и много хвастался, что работает, мол, фотографом и декоратором, оформляет витрины: «Денег много, работа легкая». Уже на пороге добавил: «Такую смазливую девочку подцепил в Питере, — он чмокнул кончики своих пальцев, — без ума от меня».
…Вскоре началась война. Катя с детьми не успела вернуться в Ольгино. Прозорова в армию не взяли, — близорук. Вместе с тысячами ленинградцев он рыл окопы и противотанковые рвы вокруг города.
В это время он видел Шамрая в последний раз.
Федька был в военной форме, говорил, что отправляется на фронт. Но к другу нашел возможность заехать. Крепко выпили.
— Слушай, Федь, ведь город окружен. Неужели возьмут? Значит, конец, да?
— Всему конец! — Шамрай грязно выругался. — Возьмут Питер, за ним — Москву. Все разваливается, как карточный домик. Что, сам теперь увидел? Подожди, скоро по-новому будет!
Стуча кулаком по столу и брызгая слюной в лицо оторопевшему Прозорову, он кричал:
— Я им навоюю! Я им покажу, на что Шамрай способен! Но тебя, друг, я не забуду! Шамрай помнит все — плохое и хорошее.
Нужно было тогда же сдать, куда следует, эту гадину, — ведь это же враг. Но он этого не сделал, а, охмелевший, сидел и слушал злобную исповедь Шамрая. Потом он этого не мог себе простить, но было уже поздно.
Прозоров оставался в Ольгине. Здесь было топливо для дома и было меньше шансов, чем в городе, попасть под снаряд. У него сохранилось немного картофеля и брюквы, он расходовал их экономно, чтобы как-нибудь протянуть тяжелое время. И, несмотря на все тяжести и лишения войны, Сергей стал верить в победу, — ведь город держался! Последняя злосчастная встреча с Шамраем всплывала в памяти как наполовину стершийся, дурной сон. Но Шамрай скоро напомнил о себе.