Никто из нас не упоминал о болезни Гэллоуэя.
Никто из нас не говорил о Конноре.
И то, и другое было слишком тяжело выносить.
К тому времени, как я принесла ему ужин из кокосового молока и кальмаров, ему стало хуже.
Его затуманенный взгляд стал стеклянным, и он жаловался на яркость огня, хотя он находился слишком далеко от дома и не мог ему мешать.
Если у него мигрень, то она была сильной.
У него может быть отек головного мозга.
Возможно, у него вирусная или менингококковая инфекция.
Обе эти болезни я не смогу вылечить.
Пожалуйста, пусть это будет просто переутомление и усталость.
С этим я смогу помочь.
Это было в моей компетентности.
Посреди ночи, когда я выбралась из постели, чтобы сходить в туалет, и снова прикоснулась к нему, мое сердце замерло.
Я не могла думать о худшем.
Я слепо верила (доверяла), что все, что он мне говорил, было правдой. Что это было простое отравление, и завтра он проснется, совершенно здоров.
Он просто должен был отдохнуть.
Исцелиться.
Поправиться.
Выздороветь, черт возьми.
Ему не должно быть хуже.
Но стало.
Ему очень, очень плохо.
Я встряхнула его, и его веки затрепетали.
— Гэл, открой глаза.
Он застонал и перекатился на бок. Во сне он прижимал к себе левую руку, с поврежденным указательным пальцем, который распух и приобрел слабый оттенок красного.
Заноза.
Что-то настолько простое и обыденное.
То, что случалось с ним сотни раз.
Так почему же сейчас все по-другому.
Что произошло?
Мой разум включился на полную мощность, заставляя вспомнить былые навыки врачевания. Если причиной лихорадки стал палец, это нужно исправить.
Жгут.
Пошарив в темноте, я бросилась в спальню Коннора.
У меня на глаза навернулись слезы при виде нетронутого пространства. Ни у кого из нас не хватило духу убрать льняные одеяла или прибрать беспорядок. Поверх резных вещей лежала рогатка, которую сделал для него Гэллоуэй.
У меня разрывалось сердце, когда я отвязывала черную веревку от вилообразного орудия, но я сделала это, чтобы спасти Гэла. Схватив тонкую веревку, я бросилась обратно к Гэллоуэю и рухнула на колени рядом с ним.
Он продолжал спать, не шевелясь.
Я опустила веревку, которая очень сильно тряслась в моих руках, обмотав черный жгут вокруг его предплечья.
Насколько сильно нужно перетянуть?
Как долго он сможет это выдерживать, прежде чем конечность лишится крови?
Это сработает?
Завязав наспех узел, я провела руками по его руке, ненавидя покалывающий жар под кончиками пальцев. Непрекращающийся страх сдавил мне горло, когда я снова встряхнула его. Я мечтала об электрическом свете, чтобы рассмотреть и проанализировать насколько он болен.
Но у нас не было такой роскоши; я забыла, насколько гениально подобное устройство. Все, что мне было доступно, — горящее пламя или луна, и то и другое было снаружи.
Мы должны выйти.
— Гэл, прошу... помоги мне поднять тебя.
Он вздрогнул от досады.
— Женщина, позволь мне отдохнуть.
— Нет. Мне нужно осмотреть тебя.
— Ты можешь сделать это здесь.
— Здесь слишком темно.
Он застонал, явно раздумывая, накричать на меня или подчиниться. К счастью, джентльмен в нем возобладал, он с трудом поднялся на ноги, позволив мне отвести его к кострищу.
Как только мы достигли места назначения, он тут же улегся у успокаивающего пламени.
— Можно я немного отдохну, Стел?
Он не упомянул о жгуте. Не открыл глаза полностью.
Он не воспринимал реальность, был сосредоточен на своей борьбе.
Я не могла успокоить свое колотящееся сердце, сколько бы ни уговаривала себя не глупить. Не представлять худшее. Не представлять все ужасные выводы, которых опасалась годами.
Опустившись на колени, я погладила его пылающий лоб, проглатывая слезы.
— Хорошо, Гэл. Отдыхай. Я присмотрю за тобой.
И я присматривала за ним.
Я не двигалась.
Не спала.
Практически не ела и не пила.
Я игнорировала детей.
Отгородилась от всего мира.
Молилась о чуде.
Три мучительно долгих дня.
Я присматривала за ним, как и обещала.
Кормила.
Протирала.
Плакала.
Смотрела на него с мольбой во взгляде.
Но ему не становилось лучше.
Ему становилось хуже.
И хуже.
И...
хуже.
…
— Стелли, ты не можешь продолжать в том же духе. Тебе нужно отдохнуть.
Я отмахнулась от Пиппы и ее невыносимых просьб поесть. Мой желудок перестал урчать, требуя еды, неистовая жажда отступила, а сердце давным-давно разбилось и истекло кровью.