Я не могла задавать вопросы или требовать ответов.
Я могла только слушать и прощать, чтобы перед смертью он мог облегчить душу и, надеюсь, найти рай после страха перед адом.
— Хотел бы я сказать, что это был несчастный случай. Хотел бы придумать сказку о загубленной жизни мальчика, который совершил ужасную ошибку. Но не могу. — Он шумно вдохнул. — Не могу лгать тебе, как лгал себе на протяжении многих лет. Я добровольно купил незарегистрированный пистолет. Доехал на поезде до его дома. Постучал в его дверь. Избил его за то, что он сделал с моей матерью, отцом, со мной. А потом... когда он раскаялся в своих преступлениях, я застрелил его.
Нет, нет, нет.
— Это нормально, нормально, все нормально.
— Это не нормально. В убийстве нет ничего нормального. И я думаю, что оказал миру услугу. Он был убийцей, Стел. Поверь. Его грехи были намного страшнее, чем мои. Я не мог спасти пациентов, которых он уничтожил, но я мог спасти другие семьи. Он не сможет больше никому причинить вред, и я готов ответить за это.
Нет, нет, нет.
— Я прощаю тебя. И считаю, что ты достаточно заплатил за свои грехи, Гэллоуэй.
Он поцеловал меня пылающими губами.
— Только ты можешь так слепо доверять мне, Стел. Только ты могла забыть о тюремном заключении и преступном прошлом и увидеть что-то хорошее во мне.
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
— Ты хороший Гэл. Очень, очень, очень хороший.
— Я люблю тебя, Эстель.
— Гэл...
— Скажи, что ты тоже любишь меня.
Не хочу.
Но должна.
Но что-то мешало мне.
Словно эти три маленьких слова остановят его сердце. Как будто он цеплялся за жизнь только, чтобы услышать их. Было ли это неправильно с моей стороны — хотеть того, чтобы он продолжал страдать, чтобы мне никогда не пришлось с ним прощаться?
Да, это было неправильно.
Не отпускать его
Ты любишь его.
Скажи.
Он заслужил услышать это перед смертью.
Я села.
Пристально посмотрела ему в глаза.
Разомкнула губы.
А затем крик Пиппы разорвал все в клочья.
БОЛЬ.
Другого способа описать это не существует.
Я умираю.
Нет смысла отрицать.
Мои пальцы — террористы, рука — враг, а тело — убийца.
Я делал это с другими.
А сейчас со мной это делало мое собственное тело.
Я умираю.
Не знаю, почему я так думал, но это правда.
Я практически ушел.
Кровь и кости превращаются в фантом и призрак.
Несколько дней я собирался с силами, делая все возможное, чтобы бороться с тяжелым, тяжелым недугом. Но теперь... теперь у меня не осталось сил, и каким-то образом я понимал, что у меня остались считанные часы, а может быть, и минуты.
Я исповедался перед Эстель.
Это был последний прилив сил.
Я сохранил его.
Хранил его в тайне.
Не желая упустить свой единственный шанс на освобождение.
Я думал, что буду злее. Более напуганным. Более обиженным, что после столь длительного несчастья мне приходится покидать этот мир гораздо раньше, чем я хотел.
На самом деле я испытывал все это.
Мне было ненавистно оставлять Эстель.
Я злился, что подвожу ее.
Мне была ненавистна мысль о том, что она останется на острове, и некому будет взвалить на свои плечи это бремя и обнимать ее по ночам.
Не будет никакого путешествия.
Никакого возвращения в общество.
По крайней мере, для меня.
Мое время вышло.
Мне не нравилось, что наше прощание было таким отвратительным, но у меня не было выбора, кроме как попрощаться.
Крик Пиппы раздался снова, прорвавшись сквозь наше печальное прощание.
Заплаканные глаза Эстель вспыхнули от нерешительности, раздираемые любовью.
Я попытался пошевелиться, чтобы найти Пиппу и причину ее страданий, но мое тело больше не повиновалось моим приказам. Теперь оно было во власти нового хозяина. Смерти.
Мое бешено колотящееся сердце (дымящееся от инфекции) заколотилось быстрее.
— Она в беде. Ты должна пойти к ней.
Эстель стиснула зубы, ее душа разрывалась между криком Пиппы и моим неминуемым уходом.
В конце концов, мы бы не умерли в один день.
Но я буду ждать ее.
Я бы ждал целую вечность, ради возможности снова поцеловать ее.
— Эстель...
Она всхлипнула, гнев смешался с горем.
— Не заставляй меня выбирать, Гэллоуэй. Не. Заставляй. Меня. Выбирать.
Моя грудь раскололась.
Какая несправедливая ситуация. Приходится делать выбор. Приходится решать, кто заслуживает утешения, когда ты сам больше всего нуждаешься в утешении.
Волна жара окатила мое и без того пылающее тело.
— Иди, детка. Ты должна.
Детка.
Я никогда не использовал прозвища. Я ненавидел все формы нежности, которые можно было перенести на другого. Но в данном случае это было к месту. Потому что на этот раз я наделил простое слово всей магией любви.