К моему удивлению, большинство решило вернуться домой вместе с нами. Я не понимала, зачем капитану понадобилось лично сопровождать нас. Он мог бы посадить нас на рейс или организовать другой транспорт.
Но он и слышать об этом не хотел.
Наше появление было его личным достижением. Он нашел нас и оставит только тогда, когда мы окажемся на знакомой земле.
Он не знал, что Гэллоуэй был родом не из Австралии. Как и Пиппа. А у Коко не было свидетельства о рождении. Мы все собирались ехать в одно место, потому что я была жадной и хотела увидеть Мэделин. Я хотела обнять свою подругу и рассказать ей, кем стала. Кем я стала. И пусть она защитит меня от того, что будет дальше.
Несмотря на то, что я нервничала, общаясь с таким количеством незнакомых людей, они тяготели к нам, привлеченные нашим статусом знаменитостей благодаря капитану, объявившему о нашем неожиданном прибытии. Если ограниченная аудитория была настолько одержима нами, то, что будет в городе? Насколько суматошным будет наше будущее после того, как мы восстали из мертвых?
Я снова встретилась с капитаном и попросила прощения за свой драматизм. Он обнял меня (меня постоянно обнимали) и сказал, что все понимает. Он расспрашивал о нашей истории. Задавал вопросы. Интересовался, как мы выжили.
Я не хотела делиться с ним лишним. То, что мы пережили, принадлежало только нам. Это была не та история, которую следует рассказывать с излишним приукрашиванием. Это не повод для злорадства и выяснения, мог ли пересказчик сделать историю лучше.
Это была наша жизнь.
И я не хотела, чтобы меня осуждали.
Поэтому вместо того чтобы отвечать на его вопросы, я улыбнулась, и переключилась на другую тему. Я узнала о реконструкции «P&O» больше, чем мне было нужно. Он рассказал о своей морской карьере и показал фотографии двух своих мальчиков на Тайване.
На фотографиях были изображены близнецы в возрасте шестнадцати лет.
Я заплакала.
Я старалась не плакать, но ничего не могла с собой поделать.
Коннору было шестнадцать.
Коннор умер до того, как нас нашли, и теперь... теперь нас забрали.
И скоро... Пиппу тоже могут забрать у меня.
Ей было всего одиннадцать лет. Но она вела себя как взрослая. Она умела ловить рыбу, готовить, строить, лечить. В ней было больше женщины, чем в любой другой девушке, которую я когда-либо встречала. И она была моей.
По какому-то странному стечению обстоятельств у нас была одна и та же фамилия.
Но мы не были родственниками, как бы мне этого ни хотелось.
Наше будущее менялось, и былая власть, которую я имела над нашими судьбами, больше не действовала.
Я снова стала просто автором песен без ручки, чтобы писать.
— Не могу поверить.
Руки моего отца (те самые руки, которые, как мне казалось, я никогда больше не почувствую за пределами тюрьмы) крепко обхватили меня.
Я свободен.
Свободен.
Каким образом?
Я все еще не знал.
— Ты это сделал? — спросил я, вырываясь из его объятий.
Мне говорили, что я очень похож на отца, но во мне было что-то и от матери. Я унаследовал от него рост, цвет кожи и, возможно, цвет глаз.
Его глаза наполнились слезами.
— Нет. Я имею в виду... Я пытался, Гэл. Очень долго, черт возьми, пытался. Я составлял письменные показания. Умолял о новом слушании. Но ничего не вышло. Пока мне не позвонили.
— Кто?
— Тот, кто сказал, что они предъявили обвинение в убийстве не тому человеку.
— Но, папа. Я убийца.
Отец обнял меня за плечи и повел от ворот тюрьмы.
— Мы с тобой это знаем, но кто-то... решил спасти тебя. Это чудо, Гэл. Я планирую найти этого человека и поклониться ему за то, что он проявил такую доброту.
…
Она сказала, что будет рядом со мной.
Она не солгала.
Я открыл глаза, и увидел ее. Коко спала у нее на руках. Моя женщина так сосредоточенно наблюдала за мной, что мне показалось, будто она выдернула меня из сна силой мысли.
Пиппа стояла позади нее, ее губы расплывались в улыбке.
Эстель закрыла рот рукой, когда наши глаза встретились.
По ее щекам потекли слезы.
Мои эмоции достигли пика и обрушились, угрожая смыть меня прочь после того, как я так крепко цеплялся за жизнь.
— Ты очнулся, — прошептала она. — Наконец-то ты здесь.
— Я... — пролепетал я.
Мое пересохшее горло не привыкло к разговорам. Чем больше я приходил в себя, тем слабее становился. Першение в горле было наименьшей из моих проблем. Пальцы на ногах покалывало, а конечности болели так, словно я бегал несколько недель без отдыха.
Но это не имело значения.