Губы Гэла коснулись моих в крепком поцелуе.
— Обещай, что позвонишь ему.
За последние несколько дней я дала столько обещаний, что уже не могла уследить за ними. Я обещала не оставлять его, пока он умирает. Обещала любить его, слушаться, бороться за него.
Я выплакала больше слез, чем когда-либо в своей жизни, но мне еще немало предстояло их пролить.
— Обещаю, Гэл. Я позвоню ему. Я разберусь с этой ужасной неразберихой.
Его поцелуй стал порочным.
— Спасибо. Спасибо, что доверилась мне и была на моей стороне.
— Всегда. Я всегда на твоей стороне.
— Я люблю тебя.
— Знаю.
Я не могла сдержать слез, когда Гэллоуэй поцеловал меня в последний раз, поцеловал свою дочь, крепко обнял нас, а затем исчез вместе со своим тюремщиком, чтобы его депортировали.
УЖАС.
Это единственное слово, которое я мог использовать, чтобы описать свои ощущения, когда вошел в камеру предварительного заключения. Эта комната отличалась от той, в которой я находился в последний раз. Это помещение было больше похоже на обычный гостиничный номер. Нормальный туалет со стенами (а не металлическая кастрюля без возможности уединения), кровать с простынями (а не раскладушка с драными одеялами), и еда, подаваемая на посуде, а не выливаемая в пластмассовые корыта на шведском столе.
Но ничто не могло изменить того факта, что в течение нескольких невероятных лет я был свободен.
Я был счастлив.
Я был лучшим мужчиной, каким только мог быть.
А теперь... они лишили меня всего.
Украли мою жену.
Похитили мою дочь.
Лишили меня семьи.
Все сначала.
Паника от того, что кто-то другой распоряжается твоей судьбой. Ужас от того, что приходится полагаться на чужих людей, которые все исправят.
Беспомощность одиночества.
Такова моя жизнь.
Новая жизнь.
Мне нужна моя прежняя жизнь.
Когда жизнь еще одного дня не зависела от взяток и поклонов.
Когда судьба не была предметом переговоров при условии, что мы платили правильную цену.
Сейчас?
Понятия не имею, чего стоит мое будущее.
Взято из блокнота «Narrabeen Apartments».
...
БИП-БИП.
Бип-Бип.
Я была одержима идеей позвонить по номеру, который Дафна Мур дала мне (любезно предоставленный капитаном информационный пакет) для поиска отца Гэллоуэя.
Поездка на такси по новому адресу. Беготня от журналистов, которые меня окружали. Я вошла в тесную двухкомнатную квартиру, где стены были отделаны керамогранитом, а кухня украшена белыми глянцевыми шкафами, отражающими полуденное солнце.
Она была стерильной.
Не жилой.
И я ненавидела ее, потому что Гэллоуэя здесь не было.
Моя тюремная надзирательница покинула меня, как только убедилась, что ее задача выполнена. Положив ключ на кухонную стойку, она пробормотала какие-то нелепые извинения за то, что разлучила мою семью, и ушла.
Она поступила мудро, уехав.
Я не проронила ни слова. Я не отвечала на ее неуклюжие попытки завязать светскую беседу. Не смотрела на нее, когда она потянулась к Коко и издавала успокаивающие звуки в такси.
Я игнорировала её.
Потому что, если бы я этого не сделала.
Я бы убила её.
Тогда Гэллоуэй был бы не единственным осужденным за убийство.
Моя душа болела из-за Пиппы, мне её не хватало — моей компетентной няни, Коко кричала и рыдала от новизны в своей жизни.
Я ворковала с ней. Укачивала ее. Делала все возможное, чтобы остановить ее слезы, пока снимала телефон с подставки и набирала номер.
Всего было слишком много. Слишком тяжело. Слишком сложно.
Но я прижала телефон к уху, ожидая, ожидая, ожидая, что он соединит меня с моей последней надеждой.
— Алло? — ответил сонный голос.
К черту часовые пояса. К черту сон и резкие пробуждения.
Я не стала утруждать себя представлениями.
Я израсходовала всю цивилизованную утонченность, и у меня не осталось сил.
— Мистер Оук. Ваш сын задержан, и завтра его депортируют. Он мой муж, отец моего ребенка, я австралийка, но ему не дают въезд в страну из-за криминального прошлого. — Я издала икающий всхлип, едва держа себя в руках. — Пожалуйста... Гэллоуэй сказал, чтобы я позвонила вам. Он сказал, что вы знаете, что делать. У вас есть документы, доказывающие, что он не тот, за кого его выдают, и вы найдете способ, чтобы ему разрешили остаться.
Целую вечность никакого ответа.
Потом послышалось тяжелое дыхание, когда человек, которого я никогда не видела, всхлипнул.