Справедливость требует отметить, что такие беседы Тыскиву приходилось вести не часто. Для большинства посетителей трёхсотлетнего кабака его «историческое» прошлое не представляло никакого интереса.
В годы немецкой оккупации Кленова дела Семёна Тыскива шли неплохо. Взывая к памяти своего предка Фридриха, выходца из Пруссии, Тыскив добился того, что его чисто арийское происхождение было установлено и, главное, официально удостоверено. Ещё более подняло среди фашистских властей репутацию Тыскива деятельное участие, которое он принимал в разрушении находящейся неподалеку синагоги «Золотой Розы», и то, что его сын пошёл добровольцем в дивизию СС, сформированную по специальному заданию Гитлера для карательных экспедиций по сёлам и борьбы с партизанами.
Те годы были периодом расцвета «заведения» Тыскива. Его часто посещали гестаповские офицеры, связанные с предателями из среды украинских буржуазных националистов, и их менее высокопоставленные коллеги — обычные бандиты, которые почувствовали себя в безопасности в городе, подпавшем под власть фашистов. До зари не смолкали песни в старинном доме, слышались пьяные крики, а часто — стрельба: какой-нибудь загулявший эсэсовец разрешал спор с собутыльником при помощи наиболее привычного для себя способа.
Бежать с гитлеровцами, когда советские войска подходили к городу, Тыскив не смог. Обер-лейтенанты и майоры, так благосклонно выслушивавшие его рассказы о предке Фридрихе за бутылкой вермута, теперь не обращали внимания на Тыскива, ползавшего у их ног, умоляя уступить место в эшелонах, отправлявшихся на запад. А роттенштарфюрер Вайц — один из наиболее частых посетителей «заведения» и даже должник Тыскива — пообещал повесить незадачливого кабатчика, если он осмелится ещё хоть раз побеспокоить офицера СС своими назойливыми просьбами. После этого Тыскив больше не появлялся в комендатуре, прекрасно зная, что такого рода обещания герр роттенштарфюрер выполняет более чем аккуратно.
Потомок выходца из Пруссии сменил крикливую, написанную по-немецки вывеску «Ресторан «Три столетия» на более скромную, уже виденную нами «Буфет», и принялся ждать событий.
После бегства фашистов из Кленова дела Тыскива шли всё хуже и хуже. Правда, прямых улик о каком-либо нарушении советского закона против него не было, а о прошлом Тыскива и о судьбе его сына ходили пока только слухи, совершенно недостаточные для обвинения, но Тыскив понимал, что рано или поздно все им сделанное откроется и тогда наступит расплата.
Роман Дасько появился в буфете Тыскива под вечер, когда фонари на площади Рынок были уже зажжены и бросали свой неяркий свет на стройную статую Дианы, стоящую посреди бассейна у Ратуши.
Войдя во двор, Дасько осторожно оглянулся. Ничего подозрительного он не заметил. С площади доносились звонкие детские голоса, цоканье копыт ломовой лошади, тянувшей нагруженную ящиками подводу.
Дасько дёрнул резко заскрипевшую дверь и поднялся по узкой без перил винтовой лестнице на второй этаж. Здесь и помещалось «заведение» Семена Тыскива — большая комната со сводчатым потолком и узкими окнами-бойницами.
В глубине комнаты находилась стойка, за которой расположился сам Тыскив. Над ним висела газовая лампа с пятью рожками. Другая лампа — в три рожка — была над входной дверью. Тыскив считал ненужным и даже вредным слишком сильно освещать своё «заведение». Мало ли какие дела могут быть у людей, и если для этих дел нужен тёмный угол, то долг хозяина позаботиться, чтобы такой угол имелся.
Войдя, Дасько на секунду остановился у порога, внимательно оглядываясь. Затем он приблизился к Тыскиву, любезно раскланивавшемуся с посетителем — первым за этот вечер.
— Дайте мне кружку пива и чего-нибудь закусить, — сказал Дасько.
— Прошу, прошу... Может быть, флячки?
— Хорошо.
Дасько внимательно следил, как хлопочет хозяин. Когда флячки были принесены, Роман пригласил Тыскива присесть с ним за стол.
— Вам всё равно больше нечего делать, — сказал Дасько. — Торговля, как я вижу, идёт неважно.
— Неважно, — вздохнул Тыскив. — Посетителей с каждым днём становится всё меньше.
— Не то, что пару лет назад? — прищурившись и пожимая плечами, спросил Дасько.
Маленькие быстрые глазки кабатчика забегали ещё быстрее. Потная рука под столом дрогнула.
— Что вы этим хотите сказать? — ответил он вопросом на вопрос.
— Ничего особенного. Просто я бывал у вас в сорок втором году и помню, как веселились в ресторане «Три столетия».
Тыскив молчал. Взгляд его всё также метался от предмета к предмету, не в силах остановиться на одном месте.