Десси вздрогнула.
– Ну Лунь старый и поехал куда-то далече – колдуна добывать. Привез. Тот походил вокруг, повынюхивал и говорит: «Тот, кто на вас порчу навел, сильный больно колдун. На смерть, – говорит, – его заколдовать не могу. На смех только». – «Это как?» – спрашивает старый Лунь. «Так, – говорит, – что будет его смехом колотить, пока заклятье свое не снимет». – «Ладно, – говорит Лунь, – колдуй только покрепче, а в цене не обижу». Его самого тогда уже белая паутина изнутри ела. Ну, я сама не видела, но сказывали, сделал колдун глиняную фигуру, залепил в нее клочок той паутины и стал на огне жечь.
– Болван, – пробормотала Десси себе под нос и, чуть погодя, добавила: – Бедняжка.
– Сказывали, как начал он фигуру палить, в замке ровно застонало что-то, а другие говорили, будто ребенок заплакал. Ну, колдун фигуру обжег, а что осталось, в суму к себе спрятал. «Завтра, – говорит, – искать поедем. Кого в эту ночь злые корчи схватили, тот и виноват во всем». Ну и улеглись спать. Только ночью вдруг колдун как закричит: «Ой, глаза! Ой, глаза мои!» Выбегает из комнаты – все лицо в крови. Люди глянули – а глаз то и нет, ровно вырвал кто. Ну, замок весь обыскали, только без толку, конечно… С тех пор все и кончилось. Лунь старый вскорости помер, брат его тоже. Кто еще жив был – все из замка расползлись по домам умирать. А паутина эта проклятущая в семь рядов уже замок затянула. Будто кокон какой. Говорят, из него по осени огненный змей выведется да все пожжет. Ну, врут, может…
– Ясно, – сказала Десси. – А вот если вдруг я это заклятье с замка сниму, позволите мне с сестрой у вас нахлебниками перезимовать?
– Да зачем тебе, девонька? Нешто я так не пущу? Живите, Шелама ради, мы ж не нелюди, – заохала Гнешка.
Десс покачала головой:
– Так не пойдет. Так – только шеламским лисицам на смех. Чужане в этот раз надолго пришли. Купель возьмут, а потом и до Павинки доберутся. Без каменных стен нам совсем плохо будет.
Гнешка вздохнула:
– Не знаю, что и сказать. Тут не для моей головы дума. С людьми говорить надо.
– А я ж не спорю, – отозвалась Десси. – Дело неспешное. Поговорим, подумаем.
После завтрака Десси с Радкой, не слушая Гнешкиных протестов, принялись помогать ей по хозяйству. Повитуха поначалу ходила за ними следом то в коровник, то в курятник и приговаривала:
– Нешто ж я сама не сделаю? Люди-то что говорить будут?
Но Десси в ответ на ее жалобы лишь отмахнулась:
– А ты решила, мы и впрямь в нахлебницах жить станем?
Вечером Десси пошла к замку – побродить вокруг, присмотреться. Из сумерек появился Дудочник, и они долго сидели на берегу Павы, обсуждая во всех подробностях предстоящее волшебство.
– Топорище какое посоветуешь делать? – спрашивала Десси.
И он отвечал:
– Рябиновое.
– Ладно, – соглашалась шеламка. – Будет тебе рябиновое.
Замок высился на той стороне реки, будто спустившееся на землю облако, – б елый, безмолвный. Единственная пятигранная башня с узкими бойницами по всей высоте (внутри винтовая лестница) да двухэтажная постройка внизу с жилыми покоями. Крыша жилого дома служила боевым ходом, с которого удобно обстреливать идущую вдоль Павинки дорогу. На краю крыши также примостились бойницы в виде ласточкина хвоста. В глубине Десси угадывала маленькую галерею, соединявшую башню и боевой ход. Высунутым языком торчал надо рвом оплетенный паутиной подъемный мост. (Опустить его пытались или, наоборот, поднять?) Сухое дерево на балясине внутренних ворот (из-за него замок и прозвали Сломанным Клыком) превратилось теперь в сахарную голову. Десси, когда была маленькая, частенько видела среди облаков такие вот белоснежные дворцы и, само собой, мечтала хоть разок там побывать. Вот и домечталась.
– «Сердце, спокойно терпи, как бы ни были тяжки страданья. Вспыльчивость – это, поверь, качество низких людей», – продекламировал Дудочник.
Шеламка кивнула, хоть и не поняла до конца. Но ей всегда нравилась хорошо сложенная речь.