В. Д. Пришвина
Невидимый град
Навстречу
Вступительная статья
В 1978 году издательство «Советский писатель» предложило мне вместе с другими соискателями несколько имен, стоящих в плане издательства, для выбора героя монографии. Усталое время привычно довирало свою историю. Цинизм и равнодушие увечили биографические книги и мучили авторов, которым все время надо было идти по краю, чтобы не уступить себя и не предать героя. Я выбрал, как мне казалось, имя наиболее «безопасное», на которое охотников не было, — М. М. Пришвина, к тому времени надежно отодвинутого в «певцы природы». Издатели советовали познакомиться с Валерией Дмитриевной Пришвиной, которая жила в старом доме в Дунине и могла вернее всего вывести меня на необходимые материалы, но тут же предупреждали, что дорога мне будет начерчена узкая и идти по ней придется под неотступным взглядом.
И я не поехал в Дунино. Вот, думал, напишу основу, а там можно и домашние архивы поглядеть. А вскоре Валерия Дмитриевна умерла. И теперь я уже не устану жалеть, что лишил себя счастья знать не только замечательного человека, глубокого мыслителя, высокого христианина, но прежде и более всего — женщину, чьим даром, гением, небесным избранничеством было любить в святом и редком в человечестве, как все действительно великое, смысле, когда любовь понимается как служение, как ответ Богу, как страшное в своей требовательности призвание, как Церковь. А значит, не смог с настоящей глубиной прочитать и великую в своей поучительности страницу их последних совместных лет, прожитых как неутолимое «мы с тобой». И никогда не устану жалеть, что не пошел предрекаемым мне «тесным путем», который мог быть высшей духовной школой, которая возвратила бы меня в оставленную в отрочестве церковь скорее и плодотворнее.
Но, видно, так тому и надо было быть. Себя не обгонишь. Надо было пройти сначала горьким, счастливым земным путем М. М. Пришвина, услышать в нем эту открытую, доверчивую непрестанную песнь: «Приди!» — в ее человечески понятном «переводе», чтобы оказаться готовым понять небесную сторону этой песни во встречном пути Валерии Дмитриевны. Надо было радостно и полно вернуться в церковь и усвоить ее в свое живое сыновнее кровообращение, вспомнить ее грозный, великий богочеловеческий язык, чтобы воспринять глубину и редкость такого призвания, сложнейшую его метафизику и омыть упрощенное, приспособляемое людьми к своим слабостям понятие до его первоначальной евангельской чистоты и юности. Надо было прожить жизнь, чтобы увидеть, что эта тема, оставленная умным сегодняшним человечеством разноцветным лакированным «внучкам» Вербицкой и Чарской да чувствительным телевизионным спагетти, в высших сердцах сияет молодой силой и по-прежнему стоит у истоков русской религиозной и философской мысли, соединяя два эти ранее нераздельные, но постепенно разошедшиеся знания в начальное Господне единство.
Что бы я понял тогда, придя к Валерии Дмитриевне? Что услышал в этом монологе, который лежит теперь перед читателем — горячий, нетерпеливый, исповедно-доверчивый, чудесно отважный? И я вдруг ловлю себя на странной мысли, что по-настоящему большие, духовно значимые книги приходят всегда в свой час жизни и одного человека, и целого общества. Она закончила рукопись в начале 60-х, а выходит книга без малого через сорок лет. Что же — гневаться? В тысячный раз проклинать духовную немоту застойных лет? Корить издателей? Можно бы, да уж больно непродуктивно. Не лучше ли хоть с малой пользой для себя и для будущего подумать о том, что всякая неверная идея должна выболеть до конца, чтобы человеческий слух открылся для звуков, прежде недоступных уху, для слова и мысли, неслышных оглушенному сердцу, для чувств, которые даются только зрячей, религиозно просвещенной душе.
Так было всегда. Кто-то один лучше слышит Божье слово, Господень завет единства, Его напоминание о райской родине человека и тем, внешне оставаясь позади своих торопливых современников, устремляющихся за «прогрессом» и «правдой века сего», таинственным образом уходит вперед и ждет своего часа, чтобы напомнить подошедшему в свой час человечеству простые истины вечности, в которой нет прогресса и нет отставания, а светит один незакатный день.
Эта книга стала возможна именно потому, что Валерия Дмитриевна была христианка, послушная и дерзновенная (о равновесии этих внешне противоположных начал в душе христианина хорошо писал о. Сергий Булгаков: «…если смирение есть наша любовь к Богу, то дерзновение и ответственность есть наша любовь к миру и человеку… тот же Дух подает христианину силу покаяния и мощь творчества»). В христианстве стоит иное, нелинейное время, с материнским терпением ожидающее и с отеческой настойчивостью поторапливающее человека на высших путях.