109
Ср.: «Лев Толстой внушал нам в то время, что основной труд, на котором понимаются все иные менее значительные формы труда — это земледельческий труд, и основной человек, хранящий в себе основы нашей морали, — это пахарь. Мы теперь, глядя на современного колхозника, не можем себе даже представить, как это мог Толстой выбрать себе такой идеал нравственного человека. Надо было ему взять в пример не того, кто пашет, а кто молится. Так я думал в пятницу, глядя на молящихся в церкви». Дневник 13 апреля 1945 г. (Примеч. В. Д. Пришвиной.)
110
М. Н. Ермолова (1853–1928) — актриса Малого театра.
111
Воспоминания Зинаиды Николаевны Барютиной о человеке, с которым ее столкнула судьба в 1918 г., воссоздают атмосферу религиозной жизни, точнее, напряженного духовного поиска некоторой части молодежи того времени; поиска, о котором мы до сих пор очень мало знаем, но без которого картина столичной послереволюционной жизни представляется неполной. Уж очень напряженно и ярко эти люди жили, уж очень сильно выбивались из общего жизненного потока, уж очень искренним и бескорыстным было их устремление к истине. Валерия Дмитриевна часто повторяла: «Зина — единственная женщина, которая меня понимала», а в дни ее тяжелой болезни сказала: «Если Зиночка умрет, моя жизнь на земле будет кончена».
Уже после кончины З. Н. Валерия Дмитриевна узнала, что в конце 60-х или начале 70-х гг. З. Н. ездила в Латвию и каким-то образом пыталась найти могилу Оскара Звайгзне или узнать что-то о нем.
«Об Оскаре Звайгзне (верю, что он послан был мне от Бога). Это было еще в 1918 году, когда я только что закончила Высшие курсы, до существования братства о. Романа, в которое я вошла уже подготовленной примерно в 1921 году, а в 1918 году я еще только что закончила свою учебу, но душа моя жаждала пищи духовной. Воспоминания. Написаны в 1920 году.
Было это весной 1918 года. Была я близ дома своего на Мещанской у адвентистов; собрание кончилось, все разошлись за исключением некоторых заговорившихся. Заговорилась и я с руководителем собрания Львовым. Помню, на душе у меня было особенно тоскливо от большого неудовлетворения всем, что я видела здесь, было грустно, что совсем не понимает меня Львов, непонятный мне в своем самодовольстве, а говорила я, кажется, о силе благодати Христовой, покрывающей, и превышающей, и исполняющей всякий закон, которым адвентисты надеялись быть живы. Не понимал меня и подошедший сын Львова, я обернулась — и вот чьи-то внимательные, полные света глаза как бы насквозь всю осветили меня. Вздрогнуло мое сердце, почуяв светлую притягательную силу, и его я хотела успокоить: „Ну, что могло поразить меня: какой-то, наверное, мужичок, в солдатской шинели, в больших сапогах, нескладный“. Правда, необычен был взгляд его, как бы проникший свободно во внутреннее мое. Но какое мне дело до других! — уныло пошла я домой. Был темный вечер. И вдруг сзади меня догоняющие меня шаги и голос, внутренний, горящий: „А вы веруете в Бога?“ Мгновенно напрягаюсь в себя, как бы правдивее ответить и говорю: „Я ищу Бога“ (мы с детства воспитаны были в близости церкви, но все же тогда мне не хватало многого личного знания).
Долго бродили мы по мокрым и грязным улицам, как-то чудесным образом сроднившиеся друг с другом. Разговор был бессвязен, беспорядочен, заметила я, что этот новый человек плохо говорил по-русски. Узнала я, что он латыш, с германской войны, был на фронте, а теперь весь полк перешел на службу к Советской власти. Родина его разорена. Где мать и жива ли она — он не знает, но ничто не волнует его, лишь только одно, что, уезжая на фронт еще в 1915 году, оставил он свою мать колеблющейся в вере, как морские волны. Был он единственный сын у матери, не кончил последнего курса Коммерческого училища по недостатку средств, служил и учился на курсах. Было ему, на мой взгляд, лет 20–25. Говорил он по-русски плоховато и как-то таинственно и значительно, начинал и не кончал, как бы хотел сказать и не мог. Видела я ясно, что это не был просто религиозный и сильно верующий человек, а какой-то необычайный, совершенно новый для меня, от него лилась радость и внутренний свет.
Темным вечером долго ходили мы и, простившись, решили на другой день встретиться на собрании у евангелистов, куда я впервые собиралась и ему дала адрес…