Еще мистер Вильке позаботился о коротковолновой рации, перевязочном материале, запасе лекарств и полковом враче в лице Джереми Облата. Джереми Облат по происхождению был голландцем, Когда-то он работал в местном Институте Пастера, но был уволен за пьянство, и с тех пор прозябал в нищете. Джереми Облат обладал тихим голосом, хорошими манерами и усами, как у сома. Одним из свойств его характера была постоянная грусть, о которой свидетельствовали меланхоличные, немного хмельные глаза, плавающие на полном красном лице. В принципе это была поэтическая натура. Свою речь Джереми обильно уснащал латинскими словечками, ибо даже будучи официально отстраненным от медицинской деятельности, оставался в душе страстным поклонником Эскулапа и в легион поступил только потому, что во время экспедиции надеялся кого-нибудь прооперировать.
Так в общих чертах выглядел импровизированный легион графа Оливера Йолланда
2
Как только Польхон отправился к графу Йолланду, начались лихорадочные сборы.
Кинг Росванг, значившийся под именем унтер-офицера Кавелотти, обратился к офицерам (по просьбе всего рядового состава) с требованием сообщить маршрут и цель похода.
— Маршрут вас не касается, — сказал мистер Вильке, — а цель — заработать как можно больше денег.
— Но все же нам надо знать, куда мы идем! — прогремел низкий голос ефрейтора Изабеллы.
— Солдат, — деревянным голосом сказал маршал, — не задает вопросов! Золотые слова. Зарубите себе их на носу!
— Фу, какая глупость! — ответила ефрейтор. — Солдат не спрашивает, куда он идет, только когда добирается домой. Мы же служим в наемных войсках и имеем право знать то, что хотим.
— Ефрейтор! — сурово сказал маршал. — Если вы еще раз забудете о воинской дисциплине — разжалую в солдаты!
— Но ефрейтор прав! — вмешался в разговор обойщик Кратохвиль. — Скажите, куда мы идем? — и возмущенно хлопнул рукой по зажатому под мышкой роману. Кратохвиль знал, что его-то не разжалуют — он и так рядовой.
К счастью, там же оказался кроткий Рено, который Пользовался популярностью среди рядовых.
— А все-таки надо слушаться, ребята, — миролюбиво сказал он. — В нужное время мы все узнаем.
— Внимание! — крикнул капитан Дюрье. — Сейчас мы отрепетируем смотр. Вкратце: сначала идет командир в сопровождении лейтенанта Польхона. Мне бы не хотелось опозориться. Офицерам, унтер-офицерам и рядовым надеть форму, получить снаряжение! Винтовки и боеприпасы к ним каждый может взять из ящика, но чтоб вплоть до особого распоряжения не смели прикасаться к мылу и бритвенным приборам!
Последнее замечание казалось Дюрье особенно важным, так как капитан знал, что его люди вряд ли станут красть пули для винтовок.
Началась суматоха. Крики, ругань, звуки оплеух.
Ефрейтор Изабелла забралась в угол ангара, в закуток, предназначенный для аккумулятора. Перед ней как стражи встали двое: Кинг Росванг и его сын, наследник престола директора цирка, Дюк Росванг — Воздушный Дьявол. Его лицо казалось карикатурой на самое себя: большое, совершенно круглое и заплывшее жиром. Дюк постоянно скалил зубы, а с тех пор, как на представлении в Тулузе упал с трапеции, немного тронулся умом.
Рено был таким хорошеньким со своим грустным детским лицом и мальчишескими губами, что напоминал субретку, которая выступает в роли подростка. Из громадного ящика, набитого медалями и знаками отличия, он выбрал громадную золотую звезду на белом фоне и прикрепил к нагрудному карману. Правда, позже Рено снял медаль, ибо мистер Вильке сообщил ему, что эту звезду получил его лучший жеребец на конкурсе племенных лошадей в Бирмингеме. Наконец, каждый нашел хотя бы приблизительно свой размер одежды и обуви, все оделись и; захватив чемоданчики, вышли из ангара.
Лишь капитан пивной бочки выглядел немного странно — не оказалось форменной фуражки шестидесятого размера. Поэтому ему пришлось остаться в гражданской шляпе. Как ни крути, при африканской жаре без головного убора долго не проходишь.
Тем временем бывший дирижер джаз-банда «Улыбнись, малышка!», а ныне — полковой трубач Хаубен вел шумный обмен мнениями со старшим сержантом Байонне, мистером Вильке и капитаном Дюрье.
— Вы сможете сыграть сигнал к построению? — спрашивал капитан.
— Вообще-то в репертуаре нашего оркестра не было воинских сигналов. Я могу наиграть разве что марш Радецкого, — и он поднес горн к губам.
— Нет, нет! — остановил его мистер Вильке, — Это не подходит. Должны же вы знать сигналы для горна!
— К сожалению, в репертуаре оркестра «Улыбнись, малышка!» горн не использовался. Все растерялись. Хаубен обратился к своему коллеге Джордану:
— Слушай, а ты не можешь сыграть сбор?
— Разумеется, могу.
— Ну вот, тогда никаких проблем! — обрадовался Вильке.
— Сейчас принесу гармонь, — сказал Джордан, — Я одновременно гармонист и контрабасист. А на духовых инструментах играет исключительно Хаубен.
— Да, но не сигнал к построению! Все снова были в растерянности. На гармони не сыграешь сбор. Так же как и на контрабасе.
— Послушайте, — задумчиво сказал Хаубен, — а не сыграть ли нам что-нибудь из «Аиды»? Там большая партия трубы, и я ее хорошо знаю, потому что мы выступали в Палермо с «Аидой» и «Вильгельмом Теллем».
Делать нечего. Решили остановиться на «Аиде». Там в сцене триумфального шествия есть прекрасный воинский марш. Когда старший сержант выкрикнул: «Ну, ребята, строиться!» — раздались звуки марша. Весь полк, будто превратившись в одного-единственного героя-тенора, вступил на плац как на оперную сцену. Впереди встал Рено и громко скомандовал:
— Внимание, господа, подравняйтесь же в конце-то концов! Ради всего святого, нельзя же так стоять, вы все же на военной службе!
— Ну да, — ответил Флер де Бак, — будь это настоящая армия, там бы дали нормальную фуражку человеку!
— А у меня не застегивается ремень! — подал голос кто-то еще.
Все стояли маленькими группками, подзуживали друг друга и переругивались. А в это время Рено в бешенстве кричал: «Что же будет дальше, если уже сейчас вы битый час не можете выполнить команду!» Солдаты раздраженно отвечали, что сначала надо людей одеть по-человечески. Играла «Аида», громко ржал и лягался задними ногами перепугавшийся от всего этого шума мул.
Наконец все кое-как выстроились в ряд, лейтенант встал впереди, а ефрейтор Изабелла проворчала хриплым голосом:
— Надеюсь, теперь-то вы довольны!
— Лишь бы поиздеваться над людьми… — пробормотал себе под нос обойщик Кратохвиль (тот, что писал роман).
— Разговорчики в строю! — закричал капитан Дюрье.
Муштра продолжалась.
Сшитые из траурных драпировок для крематория и черных покрывал для катафалков френчи в сочетании с ярко-фиолетовыми штанами смотрелись немного странно.
— Что вы думаете по этому поводу? — с беспокойством в голосе тихо спросил капитан у главного распорядителя.
— Ну… — мистер Вильке пожал плечами, — хотя от головы до пояса полк и выглядит как похоронная процессия высшего разряда, зато от пояса до кончиков ботинок — настоящие солдаты. В конце концов, надо же чем-то отличаться… и… черный цвет… хм… Мне кажется, ничего страшного.
Но в его голосе не слышалось особенной уверенности.
— Н-да…— сказал Дюрье после короткой смущенной паузы. Бросив беспокойный взгляд на нетерпеливо стоящий полк, он добавил: — Мне кажется, необходимо обсудить команды. Вернее…