Оставалось только ждать. Смотреть в окно на чужие пейзажи, дорожные указатели, обгоняющие машины. Всё незнакомое, но я как-то не испытывала неудобства.
Антоний Евграфович жил за чертой города. Автоматические ворота скрывали двухэтажный особняк – аккуратную игрушку, сложенную из помеси серого кирпича и камня. Мощёная подъездная дорожка, зелёная лужайка, пышные клумбы.
Майкл вышел из машины и открыл дверцу. Приехали.
Антоний Евграфович ждал меня в холле – понурая древняя птица с переломанными крыльями, примостившаяся на крохотном диванчике.
– Ты приехала.
Он шагнул ко мне, протягивая дрожащие руки. Воспалённые веки, бледная желтоватая кожа, глубокие морщины на запавших щеках.
– Я здесь, Антоний Евграфович, – прошептала, приняла его в свои объятья и почувствовала, как странно тяжелеет тело старика.
Майкл поспешно оттолкнул меня и поддержал хозяина. А затем взял его на руки, как ребёнка, и понёс вглубь дома. Я трусцой, как собачонка, рванула вслед за широкой спиной шофёра.
Он ногой открыл какую-то дверь, внёс Антония Евграфовича в спальню и бережно уложил в постель. Я тут же оказалась рядом. Упала на колени и положила руку старику на лоб.
– Стой! – приказала недовольно дёрнувшемуся в мою сторону Майклу.
Он замер. Наверное, от неожиданности. Сверлил меня неодобрительным тяжёлым взглядом. Я не стала медлить. Выдохнула обрадовано: Антоний Евграфович упал в обморок от переутомления и тревог. Минута – и вот он открывает глаза.
– Марина, – шепчут его губы.
– Я здесь, но если вы не станете беречь себя, боюсь, мне придётся раньше времени выполнить своё обещания. А я категорически не желаю делать это. Сердечные лекарства, ужин и сон. Всё остальное рассматривается как убийство и не принимается.
Краем глаза я заметила, как напрягся Майкл и сделал шаг в мою сторону. Он не так бездушен, как хочет казаться. И к тому же, понимает по-русски. Я видела, как он сводит брови, прислушиваясь, и чувствовала: не так прост, этот странный шофёр.
Я обернулась к нему и на чистейшем русском языке сказала:
– Майкл, будьте любезны, лёгкий ужин, лекарства и часов десять после этого не беспокоить Антония Евграфовича.
Слова слетали спокойно, немного холодновато. Истинная леди – не меньше. Глаза Майкла мрачно полыхнули из-под ресниц, но лицо оставалось неподвижным. Чуть помедлив, он развернулся и пошёл к выходу, уже у дверей я услышала его бормотание:
– Стерва̀.
Вначале не поняла, что это за слово такое с ударением на последний слог, потом сообразила, что меня обругали. По-русски.
– Благодарю за комплимент! – крикнула ему в спину.
Старческие руки комкают простынь.
– Моя Линда. Я не отходил от неё три дня. Совсем ещё девочка.
Слабый голос и в глазах – остывающий лёд.
– Вам надо отдохнуть, – мягко командую я, обволакивая старика уверенностью. Сейчас важно дать посыл, чтобы он успокоился. – Линда в больнице?
– В частной клинике. Самой лучшей. Они сделали, что смогли. Она умирает, Марина.
– Но ещё не умерла же, – продолжаю уговаривать и завораживать спокойными действиями. – Майкл знает, как добраться до клиники?
– Да. Но вряд ли тебя пустят туда.
– Глупости. Вы позвоните и скажете, что приехал врач. Русский врач. И пусть меня пустят к ней.
Он следит за мной воспалённым взглядом, в котором сквозит обречённая грусть.
– Что ты можешь сделать, Марина?
Я мягко сжимаю руку Антония Евграфовича.
– Доверьтесь мне. Я же не просто девушка, а внучка Анастасии – не забывайте об этом.
Он вздрагивает и смотрит на меня внимательно. Мучительно видеть надежду, что вспыхивает в поблекших глазах.
– Ты хочешь сказать…
– Я ничего не хочу сказать, – перебиваю его, качая головой. – Я хочу попробовать. Возможно, у меня что-то получится. Не могу обещать, что верну её к жизни, но шанс есть всегда.
– Ася не умела лечить людей, – он не мог поверить. Не смел, хотя уже надеялся, я видела.
– Она – нет, а я – да.
В этот момент вернулся Майкл с едой на подносе и лекарствами. Он помог усадить старика. Я заставила его выпить таблетки и немного поесть. Затем Антоний Евграфович позвонил в клинику.