– Всё в порядке?
– Да. Антоний Евграфович отдыхает, гости уехали. Правда, Стив остался.
Губы Майкла чуть дрогнули. Должно быть, это улыбка.
– Стив? Это хорошо. Спокойной ночи.
И он широкими шагами отправился вдаль по коридору.
Только десятый час. Спать не хотелось. Лучше почитать что-нибудь. Я умылась, причесалась, заплела волосы в мягкую косу, удобно устроилась на кровати с книжкой. В дверь осторожно постучали.
– Войдите, – пригласила, гадая, кто бы это мог быть.
В комнату вошёл Стив.
– Не помешаю?
Я отрицательно покачала головой. Стив сменил строгий костюм на потёртые джинсы и длинную футболку. Он неторопливо прошёлся, подтянул кресло к кровати и блаженно откинулся, вытянув ноги вперёд.
– Ух, хорошо.
Парень прикрыл глаза, но я видела: он наблюдает за мной сквозь опущенные прямые ресницы. Беспокойство шевельнулось во мне, когда я задержала взгляд на его ресницах, но понять, откуда идёт тревога, я не могла.
– Ну что, расскажешь, зачем пришёл или всю ночь будешь слушать, как я храплю?
Ресницы дрогнули, но глаза так и не открылись. На губах Стива заиграла лёгкая улыбка.
– А ты храпишь?
– Нет, но могу попытаться.
У него тёмные, почти чёрные глаза. Он таки посмотрел на меня открыто. Лицо, лишённое сарказма, живое, умное и совсем мальчишеское.
– Не стоит. Ждал, что ты заглянешь на огонёк, но не дождался, пришёл сам.
Он делает паузу, молчит почти красиво, поудобнее усаживаясь в кресле. Здоровая нога подобрана, на колене расслаблено лежат скрещенные ладони. Любуюсь длинными кистями и пальцами. У него такие руки, что хочется потрогать.
Стив откидывает голову, отчего проступает кадык, прикрывает глаза. Губы чуть заметно изгибаются в горькой усмешке:
– Иногда я хочу поговорить с кем-нибудь, кто не помнит об этом, – он небрежно похлопывает по колену больной ноги, – не презирает, не жалеет, не прячет глаза. – Я знаю, что не всё вертится вокруг этого, но постоянно сравниваю, измеряю взгляды, прощупываю слова на искренность и эмоции, на процент фальши. Никуда не деться, не плюнуть и не переломить до конца.
Он поворачивает голову и долго смотрит в окно.
– Дождь. Ты почему не задёрнула шторы?
Я пожала плечами:
– Не подумала об этом. Тебе тоже нравится, когда дождь шуршит по стёклам?
Стив кивнул:
– Нравится. Дождь хорош тем, что заканчивается период ожидания, потому что внутри – очень точный барометр. Он похлопал себя по левому бедру. – Майкл вернулся? – спросил, резко меняя тему.
– Да, встретила его в коридоре. Интересно, почему он уходил?
Стив посмотрел мне в глаза.
– Потому что семейку нашу не терпит.
– Это я поняла. Почему? – когда я хотела, меня трудно сбить.
Стив удивлённо приподнял брови:
– А, так ты ещё не в курсе? Тогда держись крепче: в нашем семейном шкафу много скелетов. Майл – сын моего отца.
Да уж. Неожиданно.
– То есть твой брат? – спросила осторожно, ещё не до конца поверив, что это правда.
Стив тряхнул длинными волосами:
– Да. Сводный брат. У нас разные матери. Майкл – внебрачный ребёнок. Родился до того, как в нашей семье появились дети. Но отец уже был женат. Скандалище, говорят, разразилось грандиозное. Сюзанна чуть не бросила отца тогда.
Осколки головоломки сложились. Вот почему Сюзанна допустила оплошность за столом, вот почему застыла, как мумия, только при одном упоминании имени Майкла. Вот почему я встревожилась, глядя на ресницы Стива. У Майкла они точно такие. Внешне, правда, он не походил на Дмитрия, но эти ресницы достались братьям явно по линии отца.
– Не дом, а приют страждущих. Антоний Евграфович и его приютил.
– Его и Фелисиану, - кивнул Стив. – Она гречанка, красавица. Дух захватывает, на неё глядя. Она пела в одной забегаловке, когда отец клюнул на неё. Морочил голову баснями о женитьбе. Потом всё открылось. Фелисиана чуть собой не покончила. Дедушка её спас, забрал к себе в дом. Майкл родился тут. А Фелисиана – оперная примадонна. Выучилась, поднялась с колен. Если останешься погостить, не уедешь раньше времени, я свожу тебя в оперу. Послушаешь её пение. Очень хороша. Фелисиана вышла замуж, у неё две дочери. А Майкла дедушка не отдал. Да она не очень и настаивала. Так что тут конвейер. Майкл, потом я, затем Линда. Мы все тут выросли. Может, поэтому мы его любим больше, чем родителей.