Я приползла домой опустошённая, с поздним токсикозом, с венами, исколотыми инъекциями и капельницами. Тогда-то мамочка и придумала версию о моей мнимой наркомании. Я не замечала ничего вокруг. Хотела только одного: родить ребёнка.
Мамочка побеспокоилась, чтобы за мной хорошо ухаживали и лечили. Я хотела назад, к Кэлу, но решила: ещё немного, всё закончится, и я вернусь к нему с сыном на руках. Может, это был очередной заскок. Я только позвонила ему пару раз, ничего не объясняя. Не рассказала, где нахожусь.
Я жила только одним: ребёнок, ребёнок, ребёнок! Не замечала, что ем, во что одеваюсь. Ничто не имело значения, кроме малыша.
Роды прошли легко – удивительно легко, что уже само по себе было чудом. Я слышала, как громко кричит мой малыш, видела его чёрный длинный чуб. Я плакала от счастья и прижимала его к себе.
Я заснула, а когда проснулась, мне сказали, что малыш умер, прожив около часа. Сердечно-лёгочная недостаточность. Врождённый порок митрального клапана и недоразвитость лёгких. Оказывается, мой мальчик не мог дышать.
Джоанна передёрнула плечами и вновь закурила. Её сухие глаза блестели от невыплаканных слёз.
– Я знаю, что всё это наглое враньё. Здоровый, доношенный, крепенький ребёнок. Он кричал так, что содрогались стены. Больные детишки не могут быть такими крикунами. Позже я убедилась, что была права. Тем же способом, что и раньше. Но это случилось много позже. А после того, как я увидела мёртвого малыша, тёмная завеса упала и накрыла меня с головой.
Я визжала и кусалась, царапалась и билась головой об стену. Вначале никто не понял, что я тронулась. Потом меня поместили в клинику. В дурдом то есть. Всем остальным сказали, что лечат меня от наркомании.
Я пролежала в клинике не очень долго. Сбежала. И стала вынашивать планы мести. Иногда на меня находят приступы буйства, но они чаще всего показные. Я научилась хитрить и изворачиваться. Но так получилось, сама вырыла себе яму. Очутилась почти в тюрьме, где следят за каждым шагом. Моего ребёнка убили, а я уже год страдаю от бессилия.
Джоанна замолчала. Смотрела невидящим взглядом в окно. Что она видела там, в темноте? Какие образы всплывали? О чём рассказывали и к чему звали?
– Как она могла? – тихо спросила я, судорожно сжимая пальцы.
Джоанна вяло пожала плечами.
– Она такой же раб, как и я. Сделала то, что ей приказали.
– Но она же твоя мать!
Джоанна подняла голову и непонимающе посмотрела на меня.
– Миссис Кохаганен? С чего ты взяла?
Теперь уже я ничего не понимала.
– Я говорю о твоей матери, о Сюзанне. Это ведь она сотворила все эти убийства?
Джоанна посмотрела на меня долгим взглядом, из горла её вырвался нервный, кашляющий смех
– Мама? Боже мой, ты неправильно всё поняла. Это не она.
– Тогда кто же? – я окончательно запуталась и хотела только одного: узнать имя монстра.
– Мамочка тут не при чём. Во всём виноват… мой отец!
Затем она дико оглянулась, словно боялась, что кто-то может услышать её слова. Встревоженным и затравленным взглядом. И я впервые подумала, что она и впрямь сумасшедшая.
– Д-дмитрий? – зубы стукнули, выбивая дробь. Чушь. Вообще не укладывалось в голове.
Девушка энергично тряхнула головой.
– Что, не верится? Такой добродушный, весёлый, радушный, красивый. Многие попадались на эту внешнюю радужную оболочку. А внутри – ненависть, грязь и кровь. Я не осуждаю тебя за то, что ты плохо подумала о матери. Она сухарь, холодная рыба. И, честно говоря, многие её недолюбливают. Но она не способна совершить нечто грязное. Для этого она слишком брезглива и чистоплотна.
Правда, недавно мне пришла в голову мысль, что она что-то знает. Или догадывается. Ведь это мать опутала меня враньём, как коконом. Это она стала моим главным тюремщиком. Вначале я этого не понимала, а теперь вижу: она оградила меня от всех. Взять хотя бы дурацкую идею с наркоманией. Мать постоянно требует у отца деньги. Мне и правда делают инъекции, но это – успокоительные, как в клинике для душевнобольных. Да и это происходит не так часто.
– Почему ты не вернулась к Кельвину?