– Что-то вы темните, молодёжь, – погрозил он узловатым пальцем. – Я ведь давно заметил. Собираетесь, шушукаетесь. Только не надо про карты врать. Я ведь ещё не совсем из ума выжил. Обезьяну зачем-то приволокли. Линда покоя не даёт. Я уже рукой махнул, пусть живёт. Вреда от неё никакого. Чашку только жаль. Да Бог с ней, с чашкой. Живое же существо, доброе. Что у вас за секреты, хотел бы я знать?
– Я Стива хочу вылечить, – сказала я часть правды. – Не хотели вас раньше времени волновать. Но теперь скоро всё и так станет видно.
Старик ахнул и развёл руками.
– Неужто правда? Вот не думал… радость-то какая!
Антоний Евграфович разволновался, потянулся за сигарой.
– Не переживайте, всё будет хорошо, – успокаивала я его. – Бианка перенесла на себе груз эксперимента. Поэтому она тут появилась.
Старик прикрыл глаза, дышал часто. Худая грудь поднималась и опадала.
– Если бы ты знала, как я тебе благодарен, – произнёс он тихо и медленно. – Если бы не ты, Линда лежала бы в земле, а Стив никогда не узнал, как это – прочно стоять на земле двумя ногами. Анастасия гордилась бы тобой.
– Она никогда не сомневалась в моих силах.
Я смотрела на Антония Евграфовича прямо и понимала: повернись всё по-другому, я всё равно прошла бы этот путь. Может, потому, что уже знала: мы держим в руках нити. И даже если они иногда рвутся, если мы роняем их или теряем, всё равно нам даётся шанс правильно выбрать единственно верную дорогу. Нужно только разглядеть её и не свернуть в другую сторону.
– Ах, Анастасия, – бормотал старик, разговаривая больше сам с собой, – об одном только жалею, что не смог увидеться с тобой. Надеюсь только на то, что загробный мир всё же существует. И там мы обязательно встретимся.
Я тихонько вышла из комнаты. Несколько дней. Ещё немного. И можно ехать домой.
Прислушиваясь к звукам рояля, поднялась наверх, и, немного почитав, заснула. Стив разбудил меня к обеду. Линда уехала к друзьям. Майкл вышел из своей комнаты, но по его лицу ничего не прочесть, как всегда. Он ел сосредоточенно, быстро и не отвлекаясь. Сразу после обеда ушёл. Мы со Стивом, не сговариваясь, двинули за ним вслед. Ещё секунда – и Майкл закрыл бы дверь перед нашими носами, но мы не дали ему сделать этого.
Влетели в комнату двумя пулями, уселись на пол и выжидающе уставились на компьютерного гения.
– Ну? – не выдержал Стив.
Майкл пожал плечами:
– Быстрее не будет.
– Я бы мог помочь тебе, – горячился Стив. – Я знаю эту дурацкую игрушку наизусть. Ну, может, что и изменилось: отец любил без конца что-то менять, но вряд ли слишком существенно.
– Ты только помешаешь, Стив, – поморщился Майкл. – Мне сейчас меньше всего нужно, чтобы ты показал обычный путь. Я не хочу знать твои методы и хитрости. Понимаешь?
Стив вздохнул прерывисто и сердито. Майкл смотрел из-подо лба. Я развела руками и вытянула Стива вон.
– Не мешай ему и не торопи. Рано или поздно всё узнаем.
Стив прислонился плечом к стене.
– Чем больше думаю, – хрипло протянул он, – тем больше верю Джо. Вряд ли она лгала. Джо всегда была слишком правильной и прямолинейной. Вряд ли это изменилось. Не понятно, зачем отец описывал собственные мерзости. Наверное, рассказать хотя бы бездушной железяке – болезненная необходимость. У меня голова кругом. Я до сих пор ломаю голову, что мы будем делать, когда Майкл откроет доступ к дневнику. Мне кажется, мы просто тянем время, потому что не знаем, что делать.
– Дневник – это уже доказательство, – возразила я.
– Доказательство чего? – скривил губы Стив. – Что в игре лежит какая-то история?
– Давай дождёмся, а потом уж будем думать или решать. Пошли отсюда.
Мы пошли наверх, говорили о чём-то постороннем. Ни один из нас не заметил, что Антоний Евграфович, притаившись, слышал большую часть нашего разговора.
Мы ничего не видели. Ничего не замечали. Наверное, спокойные стены подействовали расслабляюще. Мы считали, что можем спокойно говорить обо всём. Беспечность порой играет на скрипке девушки с завязанными глазами. Трогает струны, водит смычком, извлекает звуки, чтобы сплести мелодию необратимости.
Судьба держала скрипку в изящных руках. Красиво ставила пальцы, приподнимая гибкие запястья и, улыбаясь, прислушивалась к музыке – тихой, но тревожной.