Старуха визжала и задыхалась, глаза её стали мутными. Раскорячив пальцы, она кинулась ко мне, пытаясь вцепиться в шею. Майкл вовремя успел перехватить бабулю и усадить силою на стул. Но и после этого она продолжала бесноваться, плеваться и подвывать.
Мама, кинув на меня виноватый взгляд, быстро выпроводила старуху. Исчезла на время, видимо, сопровождая её домой. А я сидела и ничего не могла сделать. Словно воздух из меня высосали.
Мама, вернувшись, тихо погладила меня по плечу:
– Она теперь всегда такая, Мариночка. У неё бывают подобные припадки. Мы не рассказывали тебе. Она и мне нечто подобное говорила.
Мама продолжала оправдываться, что-то рассказывала, но я не слышала её. Похолодевшая и безучастная, пыталась не зажать уши руками, где до сих пор стоял визгливый голос: «За нею невидимая, неслышимая, неосязаемая тень Диавола!».
Не знаю уж почему, но эти слова показались мне тогда пророческими.
Ник. Домовой – невидимая, неслышимая, неосязаемая тень. Неужели эта сумасшедшая видит то, что не дано другим? А может, она права? За год, прожитый с домовым, через меня прошло столько смертей. Джо, Антоний Евграфович, Дмитрий. Трое убийц и сожженный дом. Папа. Всюду только смерть и смерть!
Гримаса боли исказила лицо. Не знаю, сколько я просидела так, терзаясь сомнениями и нестерпимыми муками.
Я любила Ника. Любила непонятное существо. Эта любовь переполняла меня и теперь приносила боль – отчаянную и горькую.
* * *
У мамы я прожила три недели. Не хотела возвращаться. Не хотела! По ночам, крутясь, как змея на углях, сминая простыни, я слышала голос домового. Он звал меня. Тосковал, умолял, просил вернуться. Я знала: он чувствует мою боль. Я зарывалась с головой в подушку, чтобы не слышать его. И голос приходил всё реже. И почему-то от этого становилось ещё больнее.
Неожиданно для самой себя я собрала вещи и уехала. Не потому что хотела вернуться, а потому что хотела разобраться. В себе, в нём, в том мире, где приходилось жить. Нельзя же жить, как страус, спрятав голову в песок.
Домой я приехала уставшая, надломленная, с потухшим взором.
– Ник, – позвала я с порога, но только тишина была мне ответом.
– Ник! – закричала, чувствуя, как паника начинает накрывать меня. – Ник, Ник, Ник!
– Я здесь. Я рядом, Мария, – отозвался глухой, но бесконечно родной голос.
Я облегченно расплакалась и кинулась в его объятия.
– Почему ты молчал, почему?
– Мне показалось, ты не хочешь меня слышать. Бесконечно долгими ночами я звал тебя, но ты не откликалась. Тогда я решил, что потерял тебя навсегда. Мне нет без тебя жизни, Мария.
Каждое слово камнем падало на израненное сердце.
– Я люблю тебя, Ник, – прошептала я, всхлипывая.
Его пальцы почти невесомо гладили моё лицо, словно запоминая все впадинки и выпуклости.
Я глотала слёзы и цеплялась слабеющими руками за плечи домового. Моё сердце разрывалось от любви к нему.
Он что-то шептал. Успокаивал. Горячие губы касались солёных дорожек. Он мой. Только с ним я живая и настоящая. Он мой, и я не хотела его терять.
* * *
Ночью я проснулась от завывания ветра. За окном стонали и гнулись голые деревья. Я лежала в пустой постели. Одна. Сердце подскочило в горле и упало куда-то глубоко-глубоко. В пропасть, в бесконечную бездну, где нет света.
Вдруг всё показалось мне ненужным и плоским. Зачем жить? Что есть моё существование? Чреда событий, которые не дано предугадать?
Что есть моя любовь, если кроме меня она не видна никому? Как можно прожить жизнь с призраком, даже если знаешь, что он – центр твоего существа? Что он – это ты, сплетённые навсегда сосуды: не распутать и не рассоединить. Кому сказать об этом, с кем поделиться? А может, и нет ничего на самом деле? Может, это плод моей воспалённой фантазии, виртуальный бред? Или происки дьявола, как орала ненормальная старуха?