Его ладонь впечаталась в лицо. Свободной рукой я царапалась, ломая остатки ногтей, но слабые попытки защититься никак не действовали, а только ещё больше распаляли потерявшего разум монстра.
Олег ударил меня ногой под дых. Раз, ещё раз. От боли мир поплыл перед глазами и накрыл темнотой спасительного обморока. Я нырнула в него, как в спасение, чтобы ничего не знать и не чувствовать. Наверное, он бил меня ещё, но я уже находилась за гранью сознания. Там, где цветут акации и белеют чистенькие аллеи. Где юные мамочки прогуливаются с колясочками и склоняются, чтобы вглядываться в лица младенцев с нежной, трепетной улыбкой – единственной святой тайной счастья, которую можно потрогать и ощутить. Здесь и сейчас. Не философствуя, не тратя годы, чтобы найти формулу истины, что лежит на поверхности.
Я очнулась на рассвете. Болели тело и душа. Меня уничтожили и растоптали. Тихо. Очень тихо вокруг. Я обводила взглядом стены и ещё не понимала, что всё закончилось – Олега нет. Не понимала, что пришла тишина, чтобы забрать то, что ещё осталось.
Я пошевелилась и скорчилась от острой боли. Сжалась, пытаясь не думать ни о чём. Гладила руками живот и что-то шептала. Боль отступила, но ненадолго. Она возвращалась, накатывала волнами, учащалась и терзала тело. И я, не проронившая за всю страшную ночь ни единой слезинки, горько заплакала: я теряла своего ребёнка.
Помню струйки тёмной, горячей крови, что грязными потёками сползали по ногам, и чувство бесконечной пустоты, поглотившей меня без остатка. Хотелось только одного – умереть. Эта мысль – последнее, что я помню.
Рано утром приехали родители и нашли меня в бреду, окровавленную и растерзанную.
Не помню, как увозила меня «скорая»; не помню, как спасали мою жизнь, пытаясь остановить кровотечение…
В памяти остались запахи, яркий свет и смутные голоса.
Я пришла в себя через день и сразу же встретилась со встревоженными мамиными глазами. Говорить не хотелось, но и притворяться, что ничего не соображаю и не помню, я тоже не могла.
Внутри поселились пустота и холод. Я не чувствовала боли – апатия и вялость поработили тело и душу. Не хотелось ни есть, ни пить, ни дышать. Лечащий врач назвал это посттравматической депрессией, как будто термины и правильные диагнозы могли вылечить.
Мне просто не хотелось жить. Равнодушие сковало по рукам и ногам: я не буйствовала, не плакала, меня не терзали душевные муки. Лежала и смотрела в потолок, спала и не находила сил и смысла возвращаться к нормальной жизни.
Не считая синяков, царапин, и двух сломанных рёбер, физически я была здорова. Что касается потери ребёнка, то все дружно заверяли меня, что в будущем, без сомнения, у меня ещё будут дети.
Наверное, никому не приходило в голову, что я не хотела других детей, мне нужен был только тот, единственный и неповторимый малыш, которого я не уберегла…
Ко мне приходил милиционер, настаивая, чтобы я написала заявление, назвав насильника. Но я лишь долго молчала, глядя в потолок. Когда он появился ещё раз, я посмотрела ему в глаза и тихо, сказала:
– Я ничего не знаю.
Затем, отвернувшись, долго глядела на окрашенную синюю панель, пытаясь не думать ни о чём.
Вскоре я встала на ноги и медленно, держась за стены, начала ходить. Не по собственному желанию, а лишь внимая горячим просьбам мамы.
Я даже не заметила, что рядом нет отца – я ни разу о нём не спросила. Да и не вспомнила, наверное.
Проснувшись однажды утром, я прислушалась к шуму дождя за окном и, сев на край больничной койки, посмотрела на маму, которая неотлучно находилась рядом.
– Забери меня отсюда. Я хочу домой.
Это были первые фразы, которые я произнесла добровольно.
Медленно, очень медленно я начала приходить в себя. Нигде не бывала, на улицу поначалу выходила только с родителями и только по их настоянию. Большую часть времени проводила дома, блуждая, как тень, по комнатам. Дни пролетали бесцельно, безрадостно и тихо.
Я читала книги, не понимая смысла слов; я слушала музыку, не находя в душе ни малейшей искры, способной тронуть сожжённые руины моего сердца. Я была скорее мертва, нежели жива. Еда, поглощаемая без аппетита, не возрождала холодное тело. Я таяла на глазах, ссыхалась, превращаясь в ходячий скелет.