Я заметила, как дрогнули уголки губ шефа, когда он поймал мой ошарашенный взгляд и неприлично открытый рот. Наверное, я выглядела глупо, но ничего не могла с собой поделать.
Юрий Владимирович распахнул передо мной дверь и жестом пригласил войти. Я переступила порог и замерла, окутанная теплом. Не помню, как снимала пальто и шарф. Кажется, шеф помогал мне повесить вещи на вешалку.
– Мы дома! – громко заявил хозяин.
И только мы вошли в прихожую, как всё пришло в движение. Под ноги с лаем и визгом бросилось нечто лохматое. Я подавила рвущийся из груди вопль ужаса, который вылился в нервный смешок, когда я поняла, что это всего-навсего собака. Лохматое чудовище по-хозяйски обнюхало ноги, с восторгом облизало руку и, не переставая, прыгало вокруг, радуясь мне, как родной.
Первым вышел навстречу серьёзный юноша. Серые глаза, твёрдый открытый взгляд, ровный нос, пухлые губы.Он смотрел не отрываясь, словно пытаясь понять, что я за человек. Я отвела глаза, привлечённая топотом ног. Возле юноши остановились две совершенно одинаковые, невообразимо кудрявые очаровашки. Последней в дверном проёме показалась женщина в инвалидной коляске.
Я растерялась, замерла. Ошеломлена? Удивлена? Очарована? Словами не выразить всех чувств, что охватывали меня попеременно. Я открывала и закрывала рот, силилась поздороваться, но не могла произнести простое слово вслух.
– Ну вот, Марина. Это моё дорогое семейство.
Юрий Владимирович сделал шаг вперёд и по очереди представил своих домочадцев:
– Это Ольга, моя жена, – он нежно сжал руку женщины и поцеловал жену в щёку.
– Это мой старший сын – Володя, - представил шеф юношу.
– Это замарашки-близняшки Вика и Анжелика. Ну, и всеобщий любимец, избалованный негодяй Борман, в простонародье – Борька. Моё семейство утверждает, что он – южнорусская овчарка, но, по-моему, от породы только внешность. Ладно-ладно, – Юрий Владимирович поднял вверх руки, сдаваясь под напором возмущённого всеобщего вопля. – Он самый лучший пёс во Вселенной, потому что наш.
– Здравствуйте. Очень приятно, – пробормотала я, окутанная с ног до головы счастливыми улыбками.
– Проходите, Марина, не стойте у порога, – подала голос Ольга. Мы ждали вашего прихода с нетерпением. Юрочка так много рассказывал о вас.
Я сделала несколько шагов, окружённая почётным эскортом: под руки меня подхватили близняшки, а под ногами путался энергичный Борман.
Пока меня провожали в большую комнату, я пыталась сообразить, кто же этот таинственный Юрочка, который болтает обо мне в доме Иноковых. Чуть позже меня осенило: мой шеф, Юрий Владимирович. Никогда бы не повернулся язык назвать его уменьшительным именем. А ещё с его образом никак не вязалась фраза «много рассказывал». Но чудеса бывают – в этом я убеждалась второй день подряд.
Я отвыкла от общества, домашней обстановки. Сидела, как поглупевшая гусыня, и не знала, куда деть руки, как себя вести. Если Иноковы и заметили мою растерянность, то вида не подали, а через несколько минут я оправилась от шока и постепенно втянулась в разговор.
Ужинали за большим круглым столом. Мне нравилось сидеть и растворяться в тихом семейном счастье. Они настоящие, цельные. Любили друг друга и оберегали. Об этом можно не спрашивать – всё читалось на лицах, проскакивало в жестах и сквозило в глазах. Среди таких людей постепенно забываешь, что одинок. Кажется – они приняли тебя в свой клан и будут точно так же любить и беречь, заботиться и интересоваться каждой мелочью.
Постепенно я узнала больше о каждом из них. Володе пятнадцать (а выглядел старше: уж слишком серьёзен и не по годам рассудителен). Близняшкам – по четыре. Непоседливые, живые, неотличимые друг от друга. Четыре тугие щёчки, по копне белокурых кудряшек-стружек, две пары зелёных глазёнок и ямочки, ямочки, ямочки – на подбородке, локтях, щеках. Две маленькие копии Ольги – такой же пухленькой, миловидной, улыбающейся. Она душа этого дома – это чувствовалось. Тихий свет и спокойная гавань. Берег, к которому хотелось возвращаться, чтобы испить энергии и душевного тепла. От её улыбки светлело вокруг. Хотелось улыбаться в ответ, разговаривать. И забывалось, что она прикована к инвалидному креслу, не верилось, что не может ходить.