В конце концов, буквы обрели смысл и превратились в слова. В четыре года я шокировала папу спросив, что такое уголовный кодекс.
– Где ты услышала эти слова, детка? – спросил, оживляясь, папа.
– Уголовный кодекс, – смущённо помусолила я пальчиком по книге, что лежала на папином столе.
Отец, сверкнув глазами, спросил:
– А ещё?
Запинаясь, по складам я прочла несколько слов.
– Эльвирочка! Наша Маша умеет читать! – гордо прокричал папуля и, разволновавшись, выскочил из кабинета.
Кроткая и ласковая мама раздражалась, когда меня называли Машей. Моё имя стало нешуточным предметом семейных баталий.
Когда я родилась, папа во что бы то ни стало хотел назвать меня Марией, а мама твердила, что имя это устарело.
После многодневных споров с привлечением сторонних сил в лице дипломированного филолога, доцента кафедры зарубежной литературы, а попросту – бабули Веры, скрепя сердце, отец согласился на компромисс. Все выдохнули – и нарекли меня Мариной.
– Красиво, – мечтательно закатывала очи романтичная Вероника Андреевна. – Это имя означает «морская». Хотя, что в ней морского – ума не приложу.
Но, смирившись с паспортными данными, папа как настоящий боец не сдался и потихоньку, когда не слышала мама, называл меня Машей. Это был наш общий, самый большой секрет.
Нет-нет да мама ловила нас с поличным и отчитывала отца как мальчишку, каждый раз мягко напоминая, что ребёнку негоже коверкать имя. Папа кивал головой, показушно каялся, а на следующий день всё возвращалось на круги своя.
В тот раз гроза над папой прошла мимо, потому что сногсшибательная новость затмила даже неприкосновенность моего имени. С той поры меня завалили книгами (чему я была несказанно рада), и к пяти годам я уже довольно сносно читала, водя пальцем по строчкам и шёпотом проговаривая слова.
Больше всех неистовала бабушка. Она не признавала детские книжки, дарила томики классической литературы и – неожиданно – любовные романы.
– Мама! Ну сколько можно! – обречённо отчитывала моя мама безмятежно улыбающуюся бабулю. – Ребёнку рано читать такие книги. Особенно эти, – кивала она в сторону блестящих обложек с изображением томных красоток, заключённых в крепкие мужские объятья.
– Классика, Эльвирочка, вечна! – заявляла Вероника Андреевна и, подняв вверх указательный палец, изрекала веский аргумент: – Пройдёт время, мы все уйдём, а эти шедевры останутся в столетьях, на скрижалях вечности!
– Особенно эти, – косилась мама в сторону страстных дев.
– Время нас рассудит! Ребёнок подрастёт и будет мне благодарен! Да!
Подобные стычки забавляли отца. И, пытаясь успокоить маму, он мягко защищал эксцентричную тёщу:
– Эля, книги как книги, ну что ты, право слово.
Мама сжимала губы и делала каменное лицо, выражая стойкое несогласие с бабушкиным вкусом и папиным заступничеством. Может, эпопея с книгами длилась бы ещё очень долго, но однажды отец уличил маму в преступлении: та украдкой читала оставленные бабушкой романы. Удовлетворённо хмыкнув, он перестал вмешиваться в семейные разборки, находя их забавными и вносящими новые краски в нашу размеренную жизнь.
Нельзя сказать, что меня безбожно баловали. Любящая мягкая мама в воспитании проявляла строгость и не потакала слабостям. После моего рождения она ушла с работы и всю любовь и энергию дарила семье.
Папа мой, уважаемый и известный в городе юрист, возвращаясь с работы, наслаждался тишиной и покоем, которые дарили «его драгоценные женщины», как часто он называл нас.
Я очень любила своих родителей, да и продолжаю любить, хотя папы уже нет на этом свете… Они, такие разные, составляли как бы половинки одного целого.
Мама – хрупкая, изящная, с тонкими пальцами пианистки. Светлая, как солнечный свет, искристая, как пьянящее шампанское. «Натуральная пепельная блондинка», – часто с гордостью подчёркивала неунывающая бабуля. В маминых волосах, что касались плеч и слегка завивались возле тонкой длинной шеи, причудливо переплетались золото и платина.