– Я согласна.
– Надеюсь, у нас всё получится, – расцвела она и крепко пожала мою ладонь.
Комната поплыла перед глазами. На миг стало темно, будто я ослепла, а затем свет больно ударил по глазам, и я невольно прикрыла их свободной рукой. В голове шумело от какофонии звуков. Я покачнулась на стуле и инстинктивно удержала руку Ольги в своей, чувствуя, как пульсирует, бежит по венам её кровь.
И больше ничего не видела, кроме этой женщины. Накатила такая волна, что невозможно было увернуться. Я видела её изнутри, проникала глубже и глубже, не пытаясь остановить поток информации.
По телу прошла дрожь. Дар вернулся слишком резко, а я не смогла с ним совладать. Вспышка – и темнота, благословенная и благодатная.
В себя пришла на диване. Нашатырный спирт и холодная вода привели меня в чувство. Я медленно села и провела рукой по лбу, пытаясь собраться с мыслями. Убрав с глаз выбившуюся из пучка прядь, виновато обвела встревоженное семейство глазами.
– Простите. Кажется, я напугала всех. Я не хотела. Ещё раз извините. Наверное, мне пора домой.
– Может, стоит вызвать «скорую»? – встревожено спросила Ольга.
– Нет-нет, не надо, – ответила торопливо, поднимаясь на ноги и пытаясь подавить невольный ужас. Меньше всего я хотела сейчас встречаться с медиками и запахом лекарств. – Всё хорошо, правда. Тяжёлый день, я ничего не ела, а за ужином, наверное, переусердствовала.
– Тогда Володя проводит тебя, – твёрдо настоял Юрий Владимирович. – Мальчику перед сном не мешает подышать свежим воздухом, и мы будем спокойны.
Я кивнула, понимая, что без почётного эскорта не обойтись. Тепло попрощалась с семейством, поцеловала в тёплые щёчки близняшек, потрепала по мохнатой морде Бормана и вышла на улицу вместе с Володей.
Какое-то время шли молча. Стояла удивительная зимняя ночь. Ни ветерка, морозно. Деревья укрыты инеем, со рта вырывается облачко пара. Хотелось идти и любоваться, не думать о вернувшемся даре, не гадать, что делать с собой дальше.
– Это ведь не спроста, правда? – прервал молчание Володя.
– О чём ты? – попыталась прикинуться удивлённой, но мальчишка не повёлся на моё жалкое враньё.
– О твоём обмороке. И о том, что случилось до него.
Я искала слова и не находила. Не хотела ничего говорить. Смотрела на мир белых деревьев и хлопала заиндевевшими ресницами.
– Я видел твои глаза. До того, как ты отключилась.
Мальчишка помолчал, а затем, собравшись с духом, продолжил:
– Я хорошо знал Анастасию. Мы дружили, если можно так сказать. Я чувствовал в ней нечто странное. Умение ответить на невысказанный вслух вопрос. Анастасия всегда знала, где трудно, безошибочно определяла, где я тормозил. Идеальный учитель, видящий тебя насквозь. Она никогда не рассказывала о тебе, но я знал, что ты существуешь.
Я замерла, остановилась, хотела спросить, забросать вопросами, но мальчишку и так несло, как бронепоезд под красным флагом:
– Однажды я взял почитать книгу и нашёл твоё письмо. Старое. Тебе было столько же, сколько мне сейчас. Я не удержался и прочёл его. Вначале ничего не понял. Потом дошло, что ты описываешь свои ощущения и видения. И тогда открылись глаза. Шок какой-то прям. Я никому не рассказывал, но, думаю, Анастасия знала о моём грехе.
Мне стало жарко. Хотелось стянуть с головы шарф и подставить пылающую голову под падающий с деревьев иней.
– О каком грехе? – пробормотала, чтобы прервать мучительную паузу.
Володя назидательно поднял вверх палец и поучительным тоном, в котором угадывался металл Юрия Владимировича, произнёс:
– Читать чужие письма – нехорошо. Это признак плохого тона и невыдержанность характера. В конце концов, это неэтично.
Я прыснула, не сдержавшись, и получила улыбку в ответ.
– Ладно, – сдалась я, – смиримся с тем, что ты не высокоморальный тип и знаешь о моих эээ… странностях. Бывших, кстати. Что было – уплыло.
Он посмотрел на меня так, что хотелось спрятать глаза, но я выдержала.
- Это неправда, Марина, – тихо и серьёзно. И так проникновенно.
Я зажмурилась.
– Хорошо. Неправда. Но и не ложь. До сегодня я была такой, как все.