Мальчишка сжал губы, глаза потемнели. Он бы возразил мне, но родители вернулись, поэтому разговор наш прервался. Во время ужина я сидела, как на иголках. Думала только об одном и старалась не поднимать глаз, чтобы не встретиться с грозовым взглядом Володи. Он не давил, нет, он расстреливал меня, и я сдалась.
Как только со стола убрали тарелки, я судорожно втянула в себя воздух и на одном дыхании бухнула:
– Я должна поговорить. Это серьёзно.
Зажмурилась, прислушиваясь, как бешено колотится сердце в груди, и облизала сухие губы. Отступать поздно.
– День назад, когда я пришла сюда впервые, я не сказала о себе главное. Думала, это не важно, потому что на тот момент так и было.
За столом стояла тишина. Даже близняшки перестали возиться и во все глаза уставились на меня. Я продолжила свой монолог, чувствуя, что если не выскажусь, то никогда не избавлюсь от оков неуверенности и сомнений.
– Я никогда не была обыкновенной. Сколько помню себя – всегда со странностями. Это у меня наследственное, как сказала однажды Анастасия. Мне всё равно, что вы обо мне подумаете, но… я хотела бы помочь. Оля, Юрий Владимирович. Я никогда не лечила людей, но всегда могла определять источник болезни, душевных травм. Кое-что случилось в моей жизни, и мне казалось, я утратила дар, но позавчера осознала, что это неправда. Мой обморок – не случайность. Ольга прикоснулась к руке – и я поняла: дар вернулся. Поэтому я и потеряла сознание – от неожиданности и от обострённой чувствительности. Если бы не ваш сын, я бы никогда не решилась на этот разговор, наверное. Я не могу сказать, что у меня получится, но есть желание помочь. Желание, но не уверенность.
Я встала со стула и прошлась по комнате. Эмоции переполняли меня. Ольга смотрела задумчиво. Юрий Владимирович – рассеяно и недоверчиво. Глаза Володи светились надеждой. И только близняшки улыбались. Одна из девчушек потянула отца за рукав и спросила:
– Па, мама будет ходить?
И этот голос вывел шефа из ступора:
– Чертовщина какая-то… Марина, ты решила нас разыграть?
– Нет, – мне хватило духу сказать это твёрдо.
– Подожди, Юрочка, – Ольга мягко остановила мужа, что рвался возражать, – насколько я поняла, Марина хочет помочь. Почему бы не рискнуть? Все эти годы мы надеялись на чудо. Вдруг это и есть тот самый шанс?
Володя облегчённо вздохнул:
– Молодец, мам. Хоть кто-то в этом доме мыслит здраво.
Мальчишка сердито посмотрел на отца. Они одинаковые, – мелькнуло в голове. Взгляд, сердито сведённые брови, резкая линия плотно сжатых губ. Два зеркала – одно постарше, другое – помоложе.
– Ну, хотя бы попробовать она может? – спросил Володя резко – и выиграл битву. Юрий Владимирович неохотно кивнул.
– Учти, Марина, я ни во что это не верю. Во все эти гадания, танцы с бубнами, предсказания и установки на добро.
– Я не прошу вас верить, Юрий Владимирович. Просто хочу, чтобы вы не мешали. Большего не нужно.
С этими словами я подошла к инвалидной коляске и взяла Ольгу за руку. Легко прошлась пальцами по ладони. Раньше я могла видеть, исследовать организм и не касаясь, но теперь ощущала, что должна сделать именно так, чтобы пробудить дремлющий во мне импульс. И я не ошиблась: стоило взять Ольгину руку в свою, как я тут же утратила связь с реальностью.
Вначале услышала её мысли и чуть не рассмеялась от радости открытия. Затем, отключившись от мыслепотока, стала проникать взглядом в её организм. Я «входила» внутрь, как умелый ныряльщик на глубину: легко, естественно и гладко, словно и не было этих месяцев забвения.
Мой дар жил во мне, походил на застывшую почку, что только и ждала момента, когда пригреет солнце, чтобы тронуться в рост, даря буйные зелёные побеги.
Показалось, что сила возросла, стала мощнее: я видела организм Ольги отчётливо, как на фотоснимках, пришлось даже глаза прикрыть, чтобы не рассеивать внимание, перевести дух и собраться с мыслями. Исследовала каждый сантиметр картины, что открывалась моему вздору. Знала: причина болезни может находиться не там, где её ищут.