– Может, и нет, – не обиделась я. – Если нет механического повреждения, значит причина парализации – психическая. Но сейчас глупо спорить и говорить об этом, пока я не проверю всё.
Я пересела в кресло и расслабилась. Сквозь полудрёму слышала, как Юрий Владимирович шёпотом яростно спорил с Володей о целесообразности дальнейшей «комедии». Володя настаивал, шеф возражал, Ольга хлопотала по дому. Я не чувствовала себя лишней. Не хотелось встать и уйти. Я должна довести дело до конца.
Вскоре мой нос уловил аппетитные запахи, а желудок протяжно застонал. Я открыла глаза и смущённо улыбнулась.
– Давай к столу, – позвала Ольга, – а то ещё помрёшь от голода.
За столом старательно говорили ни о чём, но мысли у всех крутились в другом месте.
– Я могла бы продолжить, – произнесла тихо после обеда, вглядываясь в лица людей, которые хотели, чтобы всё изменилось в их жизни, но не находили сил верить в лучшее.
– Я не против, – твёрдо и упрямо произнесла Ольга и метнула предостерегающий взгляд на шефа. – Юрочка, милый, неужели я потом всю жизнь буду мучаться знанием, что могла стать здоровой, но не сделала шаг?
Юрий Владимирович пробормотал что-то нечленораздельное и, махнув рукой, вышел из комнаты.
На город спускались сумерки, ранние, зимние, серые… Мне предстояло ещё так много сделать.
Я исследовала нервную систему, узел за узлом, ниточку за ниточкой. Напряжение было так велико, что я иногда забывала дышать, судорожно потом хватая воздух ртом. Чувствовала, как наваливается усталость, казалось, ещё немного – и не выдержу, сдамся, но в последний момент увидела повреждённый нерв.
Издав нечленораздельный вопль торжества, я откинулась на спинку стула и закрыла в изнеможении глаза. Пот щекотал и холодил спину. Рукой я отёрла испарину со лба и счастливо улыбалась. Я смогла. У меня получилось!
– Всё, – выдохнула я и открыла глаза. Меня качало, встревоженные лица Иноковых двоились и расплывались. – Нашла. Я нашла причину.
Кто-то из них сунул в руки чашку чая. Как хорошо. Тёрпкий аромат, вязкий вкус. Пересохшему горлу так нужен сейчас горячий напиток. Я осторожно ставлю чашку на стол и неловко выдираю шпильки из волос: узел сейчас слишком тяжёл для головы. Чувствую, как становится легко, когда волосы падают на плечи, закрывают лицо. Пошатываясь, иду в ванную и умываюсь холодной водой. Выхожу и ловлю восхищённый взгляд Володи.
– Кто бы подумал, какой ты становишься, лишаясь строгой причёски, – бормочет он. Я мягко улыбаюсь и, заплетая косу, вхожу назад в комнату.
Они смотрят на меня, словно впервые увидели.
– Теперь ты похожа на молоденькую девушку, а не на чопорную бабушку Штейн, – изрекает шеф.
Почему-то тепло и уютно с ними, спокойно и мирно, словно я часть этой дружной семьи. Невольная грусть сжимает сердце: снова чувствую себя слишком одинокой, как лепесток, оторванный ветром.
Они смотрят и ждут, но никто не решается начать важный разговор. Я должна первой рассказать обо всём. Присаживаюсь, беру чашку с чаем в руки и собираюсь с мыслями.
За столом висит тишина. Прерывистое дыхание. Стук настенных часов. Три пары глаз глядят напряжённо и выжидающе.
– Я знаю, почему ты не ходишь, Ольга, – произношу вслух. – И думаю, всё поправимо.
– Ещё одна операция? – тихо прошелестела женщина, глядя в пространство. Прокушенная губа, слёзы в глазах. Ей не так легко во всё поверить.
– Думаю, да.
– Но они обследовали меня сто раз и ничего не нашли.
Я пожала плечами.
– Повреждённый нерв в позвоночном столбе. Наука идёт вперёд, появляются точные диагностики, современные приборы. Может, не здесь, за границей. Трудно сказать.
– Увидят или нет, найдут или опять ошибутся, – это Володя подаёт голос.
Юрий Владимирович отрицательно качает головой. Взгляд Ольги, порхая, словно птица, тревожно мечется между мной, мужем и сыном. И по кругу.
Володя пристально смотрит на меня. Мудрый такой, серьёзный взгляд, совсем не мальчишеский.
– А мне кажется, ты сама можешь всё сделать. Без всяких приборов, операций и прочей дряни, – говорит он спокойно. И такой металл в его голосе, что хочется спрятаться, убежать подальше.