– Не думаю, что это хорошая идея.
Я цепляюсь пальцами за край стола.
– А я думаю, что, наоборот, это прекрасная идея.
Куда бы деться от этой твёрдости?
– Ты не понимаешь, о чём просишь, – шепчу я и закрываю глаза, чувствуя дрожь в теле.
Взрослые тревожно следят за нашей перепалкой, до них ещё не доходит смысл сказанного.
– Я понимаю. А ты можешь.
Он словно гипнотизирует меня, тянет туда, куда я не готова идти.
– Я не могу.
Кажется, я промёрзла до костей. Слова ледяным шариком обжигают губы, а призрак бабули Веры маячит перед глазами.
– Можешь, но боишься. Но бояться нечего. Либо получится, либо нет. По крайней мере, ты могла бы попытаться.
У мальчишки столько веры, что я чувствую, как она переходит в меня, вливается потоком свежей крови. Надежда вспыхивает в его глазах.
– Почему мне ничего не даётся легко? – спрашиваю я скорее саму себя. – Ты хоть понимаешь, сколько опасностей таит вмешательство в другой организм?
– Я думаю, их гораздо меньше, чем у хирурга, который снова будет резать мою мать, – возражает Володя.
И тут я поняла, что сдаюсь.
Наверное, они все почувствовали моё колебание, трещину, что росла, выпуская на волю желание помочь.
– А я согласна, – подала голос Ольга. Её глаза светились так лучисто и нежно, что вдруг захотелось плакать.
– Вы не понимаете, на что толкаете меня, – сказала взволнованно и тихо. Я ещё надеялась, что взрослые будут разумнее пятнадцатилетнего мальчишки. – Я никогда не делала этого!
Я почти не кривила душой. Бабуля Вера не в счёт. То, что случилось один раз много лет назад, не считается. Но я понимала всю детскость подобных мыслей.
– Всегда что-то случается в первый раз, не так ли? – Ольга мягко сжала мою руку. – Почему-то кажется, что всё будет хорошо, как ты и обещала. Ночью мне приснился жеребёнок, резвящийся на зелёном лугу. Для меня это хороший знак. Я тоже буду резвиться, как и он, когда встану на ноги.
Я ничего не обещала. Всего лишь успокаивала, но спорить не хотелось. Ольга произнесла «когда», а не «если», и это значило, что она верит.
– Уже поздно, – вклинился Юрий Владимирович. – По-моему, нам всем надо отдохнуть. Оставайся ночевать, Марина, а завтра будет новый день. И, может, всё покажется не таким страшным.
Я оторопела. Он меня уговаривал?! Мой шеф, который без конца спорил и доказывал, что ни во что не верит?
Пока я хлопала глазами, Ольга с Володей постелили кровать. Кажется, мы что-то ели, о чём-то говорили, а потом я упала на холодную чистую простынь, укуталась одеялом и провалилась в сон. Не хватало сил ни думать, ни терзаться.
Воскресенье началось рано. Это был день испытания, и я его провалила. Я видела поврежденный нерв, но не получалось соединить разорванные края. Я пробовала и так, и эдак – и ничего не произошло. Я смотрела виноватыми глазами и качала головой. Но почему-то больше никто не отчаивался. Двое взрослых и мальчишка объединились в монолит.
– Нужно время, – уверенно заявил Володя. – Ты привыкнешь – и решение найдётся.
У Ольги в глазах – хрустальный свет. Дрожь непролитых слёз пополам с улыбкой. Я не могла им сказать, что сдаюсь, хотя внутри всё сжималось от напряжения и слабости, словно брела по неровной дороге, боялась оступиться и упасть. Но рядом находились те, кто подхватили бы меня, споткнись я вдруг.
Та неделя запомнилась, как бег, в котором побеждал выносливый. Днём – работа, а по вечерам – дом Иноковых. Там меня ждали. Не знаю, откуда бралось терпение, но в какой-то момент я поняла, что успокоилась. И тогда появилась уверенность.
Это случилось в четверг. Ольга легла на диван, а я, встав рядом, привычно закрыла глаза, сосредотачиваясь. Меня покачивало на волнах непонятного магнетизма. Словно свет снизошёл сверху и заискрился в каждой клеточке тела.
Я слышала, как повизгивал Борман, как спорили Вика и Анжелика, перешёптывались Володя и Юрий Владимирович. Но всё это меня не касалось: я, открыв глаза, смотрела в пространство, а губы шептали слова то ли молитвы, то ли песни. И звучала в этих тихих звуках такая вера и сила, что хотелось оторваться от земли и парить в воздухе.