Голубые с поволокой глаза притягивали мужские взоры и заставляли оборачиваться ей вслед. Она всегда улыбалась. И даже когда хмурилась, чудилось, что улыбка солнечным зайчиком прячется на тонких и красивых устах.
Маме всё давалось легко. Наверное, такова была её натура. Нудную уборку квартиры она превращала в поле битвы, где срочно нуждались в её помощи. Кухня сдавалась без боя и капитулировала под натиском проворных рук. Мама баловала нас «кулинарными излишествами» (так называл отец домашние воздушные торты, печенья, пирожные), вечно что-то придумывала и экспериментировала. Во всём ей сопутствовала удача. Точно так же легко, без нажима, она управляла и моей жизнью.
Папа был совсем другим. Видный мужчина – широкий в кости, с большими руками и ногами. Папина огромная фигура выделялась в любой толпе. «Представительный», – характеризовала его всё та же бабуля с уважением в голосе.
Грива вьющихся серебристых волос над высоким лбом. Огромные шоколадные глаза, что смотрели на мир чуть насмешливо и немного грустно из-под широких, совершенно чёрных бровей. Крупный, с небольшой горбинкой нос завораживал меня с детства. Мысленно я называла его царственным, твёрдо убеждённая, что именно такие носы принадлежали римским императорам.
Крепкий папин подбородок смягчала небольшая ямочка, которая явственно проступала, когда он заразительно смеялся. Папин смех – что-то особенное, громоподобное, полностью и без остатка заполняющее собою пространство.
Мощные пальцы с твёрдыми квадратными, всегда аккуратно подрезанными ногтями, напоминали хорошо отполированные куски дерева.
Большой, до неприличия смуглый папа рядом с миниатюрной изящной мамой казался исполином, гигантом, удравшим от своих собратьев из древности. «Пикантная пара», – вздыхала, хлопая ресницами, мечтательная бабуля.
На воротах нашей семьи я бы начертала девиз: «Любовь и взаимопонимание». Бури и грозы проносились где-то в других пространствах. У нас же всегда грело улыбчивое солнце, а если и набегали тучки, то ненадолго: кратковременные дожди улучшали и укрепляли почву взаимной теплотой и радостью.
Кипящей энергией и ароматом диковинных специй наполняла нашу семейку экстравагантная, обаятельная и неординарная Вероника Андреевна.
Ломая замшелые стандарты, бабуля слыла символом молодости и прогресса. Время, казалось, не властвовало ни над телом, ни над головой этой обаятельной женщины.
Бабуля смело экспериментировала с причёсками, макияжем, нарядами. Она напоминала райскую птичку: яркую, беззаботную, суетливую. И вряд ли кто с первого взгляда определил бы, что за кукольной внешностью и пёстрым гардеробом скрываются цепкий ум и феноменальная память.
Вероника Андреевна, упиваясь, преподавала зарубежную литературу в университете и с благосклонной улыбкой принимала восторженное обожание студентов.
Статус преподавателя высшего учебного заведения никак не влиял на её моральный облик. Бабуля любила мужчин больше, чем свои умопомрачительно-вызывающие наряды. Безбожно флиртуя, она примагничивала к себе взгляды и сердца сильной половины человечества. Представители мужского пола, невзирая на возраст, регалии, наличие бремени в виде семьи, детей, любовниц, падали к её ногам, на какое-то время попадая в поле зрения Вероники Андреевны.
Она не умела останавливаться. Не по бездушию или легкомысленности, а чисто из любви к переменам. Бабуля любила молодых за энергию и непосредственность. Бабуля любила ровесников за способность удивлять и радовать. Бабуля обожала зрелых за мудрость и опыт, красивые манеры и умение ухаживать, как никто другой.
Вероника Андреевна не признавала возрастные ограничения. Мне, совсем крохе, она рассказывала, какой должна быть настоящая женщина: раскованной, без предрассудков, достаточно самовлюблённой и не боящейся экспериментов. Эксперименты – бабушкина страсть, которую она лелеяла и превозносила, за которой шла по жизни и никогда ни о чём не жалела.
Так я и росла, окружённая вниманием, заботой и теплотой, которых с лихвой хватило бы еще на несколько маленьких девочек.
Часто казалось, что, впитывая окружающий мир, я нахожусь немного в стороне, наблюдаю за всем из отдельного, известного только мне места. Порой я ныряла в собственные мысли и выпадала из времени и пространства, о чём-то думала, грезила, витая над облаками собственного сознания. В такие моменты до меня трудно было достучаться. А когда выныривала, ловила встревоженный взгляд мамы, отчего становилось стыдно до слёз, хотя ничего преступного я не совершала.