– Иду по воздуху.
– Очень остроумно, – подняло голову раздражение. Трудно сдержаться, когда чего-то не понимаешь.
– Не сердись. Ты забываешь: я не человек и могу делать то, чего не умеют люди.
Он не привычный домовой – я уже понимала это. Не лохматый чудик-проказник. Что-то необычное, нестандартное. Непонятное.
– Может, у тебя и крылья есть?
– Нет у меня крыльев, Мария.
Не ангел. Ну, может, это и к лучшему.
Мы брели по улочкам, переговаривались мысленно. Лёгкость – вот что я чувствовала. Казалось естественным бродить по улицам бесцельно, просто так, слушать скрип снега под ногами. Снежинки холодным пухом оседали на одежде и ресницах. У меня закоченели руки, потому что я забыла взять рукавицы. Я пыталась отогреть онемевшие пальцы в карманах, а потом дыханием, но ничего не получалось.
– Хочешь, я согрею? – тихо спросил Ник.
Я отрицательно покачала головой. Не боялась его, но избегала прикосновений.
– Тогда я сделаю это без твоего согласия, упрямица.
Горячие ладони накрыли мои. Хотелось выдернуть руки, но пальцы начали отходить, и я забыла о своём желании. Тепло его рук похоже на электрические разряды. Как от серьги, что он мне подарил. Я окоченела, а он нет.
– Будет смешно, если кто-то увидит дурочку, что стоит посреди улицы с поднятыми руками, – пробормотала я.
– Для людей улица пуста. Я прикоснулся к тебе, и ты сейчас невидима. Пустая дорога, падает снег, и никто не увидит двух невидимок.
Я промычала что-то нечленораздельное от испуга, вскрикнула, дёрнулась.
– Тише, тише. Не разговаривай вслух.
Заботливый домовой, умный и дальновидный. Только ночь метёт пустоту снежной метлой, и нет ни души вокруг. Здесь ютятся домишки-пенсионеры с точно такими же старичками внутри. Почти нигде не светятся окна, никто не гуляет. Движение дальше к центру, где больше молодёжи и пятиэтажек. Но ничего этого я не говорю. Может, он и так слышит.
Согрелись ладони и тело, запылали щёки, и зачесался оттаявший кончик носа. А я вдруг поняла, что невольно шевелю пальцами – исследую руки, что спасли меня от мороза. По-настоящему большие ладони и длинные пальцы, унизанные кольцами. Гладкая-гладкая кожа. Мягкая и нежная, тёплая и живая.
Словно обжегшись, поспешно выдернула руки, устыдившись невольного любопытства.
– Спасибо, что согрел, – стало неловко за свою торопливость, поэтому заговорила совсем о другом: – Ветер поднялся. Наверное, будет метель. Нам пора домой.
Он вздохнул и не возразил. Назад шли не спеша, но лёгкость ушла, появилась недосказанность. Я чувствовала себя виноватой.
Уже дома, усевшись с ногами в кресло, спросила:
– Почему так много колец? Почти на каждом пальце, – сболтнула, как сплетница, что не может удержать в себе сенсацию. Наверное, я думала об этом постоянно, пока шли назад.
Тихий смех – и разжавшаяся пружина в груди. Он не обиделся.
– А почему ты не спрашивала, почему я ношу серьги?
Я пожала плечами:
– Ну, сейчас это не редкость, когда мужчины носят украшения.
Невольно прикоснулась к подаренной серьге. Я уже успела забыть о ней.
– Я совсем не ощущаю её. Как будто она часть меня.
Не знаю уж, откуда появилась такая уверенность. Но не готова была услышать в ответ:
– Так и есть. Кольцо слилось и приняло код твоего тела. Ты чиста, а дар твой силён и ярок.
Я замерла, время, казалось, остановилось, а он продолжал говорить, чётко, как по писаному:
– Те, кто пытаются овладеть кольцами, хотят их силы, но не догадываются, на какие мучения обрекают тела, что разрушаются, разлагаются ещё при жизни. Насилие порождает противодействие. Сила становится слабостью и ведёт к смерти.
Я с ужасом смотрела в пустоту перед собой. Не смогла сдвинуться, даже если бы захотела. Он сказал это так… весомо и, наверное, зловеще. Только ровный голос звучал без эмоций – их дорисовывал мой страх.
– Ты мог убить меня своим дурацким подарком? – неужели голос растерянной девочки – мой?
Я судорожно начала искать выемку на серьге, чтобы снять её.
– Не делай этого, – спокойный, как дверь. Им бы гвозди заколачивать! – У тебя не получится снять кольцо. – И тут же мягко, контрастно: – Я бы никогда не посмел навредить тебе. Скорее бы сам умер. Не бойся, Мария. Я отдал кольцо по собственной воле. И знал – послушай – знал, что оно никогда не сделает больно, а наоборот: убережёт и будет хранить. Поверь мне, пожалуйста.