Ого. Он говорил тихо, но хорошо, что спокойно.
– Я не икона, не надо молиться. Можешь звать меня этим именем. Оно мне нравится. Нечто личное, принадлежащее только мне, не замусоленное в обыденности и не ставшее привычкой, – я невольно рассмеялась: – Бабуля Вера, не изменись слишком круто, убила бы за такие речи. Она годами вдалбливала бедному папе, что «Мария» звучит слишком по-плебейски.
– А сейчас? – искра интереса не так уж и плоха.
– Не знаю, – я пожала плечами и сникла. – С тех пор, как она выздоровела, стала совершенно другой. Теперь Вероника Андреевна – чужой и незнакомый человек.
– И поэтому ты страдаешь.
– Да.
Скажи я по-другому – солгала бы.
– Мы не были близки, как с Анастасией, но бабуля Вера – дорогой человек. Признаюсь: бабулька бывшая мне нравилась куда больше. Энергичная, непредсказуемая, словно фейерверк. Её все любили, многие – обожали. Сейчас ей почти восемьдесят. Может, возраст…
Я разжала пальцы и попыталась расслабиться.
– Анастасии исполнилось девяносто пять, но никто не осмелился бы сказать, что она страдала маразмом, – сухо заметил Ник.
Он прав, да, конечно.
– Анастасия – явление уникальное.
Я погладила серьгу в ухе, нащупала выемку и нажала. Серьга тут же раскрылась, как голодный рот. Поколебавшись, я решительно соединила половинки, что с лёгкостью слились воедино.
– По крайней мере, ты и впрямь не лгал.
Почти невесомое касание – всего лишь палец прочертил по предплечью тоненькую линию.
– Спасибо за доверие. И за то, что не сняла кольцо.
Только дёрнула плечом: объяснять свои поступки я не собиралась.
Остаток ночи мы ели и смеялись, играли в шахматы, а под утро смотрели мелодраму. В какой-то момент я пустила слезу, а домовой заботливо подкинул платок на колени.
– Плачь, не стесняйся чувств, – сказал этот непостижимый иррациональный субъект, – если ты умеешь сопереживать, значит ты жив, и у тебя есть сердце.
Хотелось бы знать: бьётся ли в его груди сердце? Умеет ли он сострадать, если почти всегда скуп на эмоции?
Я не хотела разговаривать. Казалось, чувствую прозрачную грусть, что исходила от домового, но копаться было лень. Поймала себя на мысли, что не ощущаю дискомфорта, сидя рядом с непонятным существом.
Он видел мою слабость или беспомощность, а я не знала: могу ли раскрываться настолько. Понимала только: есть какой-то непонятный магнетизм, сила притяжения, что соединяли нас. Противоречия, сомнения, колебания не могли разрушить маленький призрачный мостик, что уже перекинулся через пропасть и соединил меня с этим странным домовым, не похожим ни на одного из своих мифических собратьев.
Часть 2. Глава 7
Через день я отправилась на работу. Проспала бы, если б не домовой.
Праздничный день прошёл тихо. Мы то сходились на кухне, чтобы поесть и поболтать, то зависали в креслах, продолжая общаться, то расходились, как непрочные швы на тесной одежде, умолкая, думая каждый о своём. Кажется, он знал, когда мне хотелось побыть одной, и не навязывал своё общество.
Не скрою: я страшилась, что буду постоянно чувствовать чужое присутствие рядом и задыхаться от прилипчивого внимания, но этого не случилось. Ник открывался по кусочкам, как части головоломки, ему хватало такта обходить молчанием неприятные темы. Он тихо смеялся, радуясь самым обычным вещам, а я улыбалась вслед и понимала: ко мне возвращается вкус жизни. Краски становятся ярче, вспыхивает удивление, интерес, открывается нечто потаённое, чего я бы и не заметила раньше.
Первый день Нового года превратился в чашу, наполненную до краёв, и не хотелось расплескать даже малость. Вечером долго не могла заснуть, ворочалась с боку на бок без особой причины. В голове путались мысли. Я перебирала их, как драгоценности в шкатулке – машинально, с места на место. Сон в конце концов меня сморил, но утром я проснулась с большим трудом, и то только благодаря Нику.
Я натягивала одеяло на голову, мычала, отказываясь вставать, совсем как в детстве. Интересно, какое враньё пришлось бы плести шефу, объясняя опоздание. Он бы меня не понял.