– Тебе никогда не хотелось уйти отсюда? – спросила, чтобы пошевелить угли тишины.
– Нет.
– Но ты же можешь? Покинуть этот дом?
– Могу, наверное, но не хочу. Я привык к тому, что меня окружает. Нравится этот мир. Нравится, что я, хоть и не человек, смог найти общий язык с двумя очень сильными и необыкновенными женщинами. Этого хватает.
Он не хотел вылезать из привычной скорлупы. Может, страшился внешнего мира. Четыре стены – разве этого достаточно?
– А как же другие люди? Вдруг мир полон тех, с кем ты сможешь общаться. Мужское общество, например.
– С женщинами интереснее. Чуткие, возвышенные, часто витают в мире грёз и верят в домовых.
Лёгкая ирония. Наверное, он улыбается. Какая улыбка у невидимого собеседника? Слегка кривая, не касающаяся глаз? А может, широкая с лучиками морщин возле век? Кажется, я хотела бы её увидеть.
– Ты смеёшься?
– Разве что чуть-чуть.
Я подошла к окну и опустила лицо в цветущий декабрист. Потрогала руками листья-суставы, густо облепленные розовыми цветами.
– Мне всё кажется: ты исчезнешь. Неожиданно появился и внезапно растворишься неизвестно где. А я останусь наедине с воспоминаниями о самом неправдоподобном знакомстве в моей жизни.
Не знаю, зачем сказала об этом.
– Я не собираюсь исчезать, Мария.
Прозвучало твёрдо, но без пафоса.
– Хочется музыки, – застенчиво призналась, отворачиваясь от подоконника.
– Это несложно. Анастасия научила меня играть на пианино.
Я оживилась:
– Когда ты играл, она слышала?
– Да, – тихий смех кружился в воздухе, как пушистые снежинки за окном.
– Тогда почему сидим? Будем играть по очереди.
– Идёт.
Мне нравилась его покладистость и желание поддерживать мои сумасбродства.
Ник играл Моцарта. Звуки лились чисто, без запинок и сбоев. Я подумала: у него многое получается легко. Как он говорил? Он не человек. Может, поэтому.
Мы менялись местами, как шахматные фигуры. Моцарта сменил Бетховен, Баха – Лист, Шопена – Шуберт. Мы перебирали известных композиторов, словно обсуждали старых знакомых. Гордились, но не пытались удивить. Музыка плела узоры. Сердце стучало в такт, подчиняясь ритму, подстраиваясь и замирая от наслаждения.
Глубоко за полночь я незаметно уснула в кресле, убаюканная печальной музыкой Глюка. Ник перенёс меня на диван и укрыл одеялом. Крепкие руки на несколько мгновений прикоснулись ко мне, но нет сил возражать. А потом он играл что-то нежное и немного грустное. Сквозь сон я слушала и грезила. Музыка, наполняющая комнату, ощущалась чем-то нереальным, сотканным из лунного света и морозных узоров.
Во сне мне казалось: я вижу мужчину, что сидит у старенького пианино. Силуэт окутан дымкой, отчётливо выделяются лишь руки – красивые руки пианиста с длинными кистями и пальцами, унизанными кольцами, что мерцают в темноте голубым светом.
Часть 2. Глава 8
Наступили холода – трескучие и суровые морозы. Метели сменялись снегопадами, солнечные дни – пасмурными. Расчищенные ночью Ником дорожки к утру заваливало снегом, а тёплая одежда плохо удерживала тепло, особенно по утрам, когда я шла на работу.
Ртутный столбик термометра словно застыл на цифре минус двадцать и никак не хотел подниматься выше. Иногда морозы по ночам достигали минус тридцати, и тогда даже в доме становилось прохладно. Я стучала по ночам зубами, кутаясь в два одеяла. Мне постоянно не хватало тепла.
По утрам согревалась на кухне за чашкой чая или кофе. Ник предусмотрительно зажигал все конфорки газовой плиты, и кухня становилась маленьким оазисом, где действительно было тепло.
Одетая во сто одёжек, я всё равно продолжала мёрзнуть. Если раньше я часто забегала на часок к Иноковым, то теперь хватало сил, чтобы дойти на работу, промучиться целый день, словно в кошмарном сне, и доползти домой.
За ужином я снова отогревалась, но была настолько вялой, что практически засыпала над тарелкой. Это был период затишья в нашем доме. Рыжий Антон страшно растолстел, и перестал надолго выходить на улицу. Большую часть суток он спал за газовым котлом на трубе, изредка вставая, чтобы поесть.