Потом… Бабуля Вера сильно болела. Не знаю, что помогло ей: горячие молитвы или моё неумелое вмешательство. Иногда мне кажется, что это я помогла ей избавиться от опухоли. Но я до сих пор не уверена. То, что случилось после её исцеления, надолго ввело меня в уныние. Бабуля стала совсем другой.
Будучи постарше, я часто задавала себе один и тот же вопрос: исцеляя её (если это действительно была я) не навредила ли её духу? Очень долго терзалась этим. Поэтому больше не рисковала ставить подобные эксперименты. Я подсознательно вычеркивала даже саму мысль об этом.
Первый опыт лечение – Ольга. Я уверена, что всё сделала правильно. Она будет ходить. Но исцеление далось тяжело. Это вымотало силы, на грани, когда кажется: ещё немного – и сгоришь, ещё чуть-чуть – и провалишься. Наверное, Анастасия права: мне нельзя лечить людей. Слишком рискованно и опасно. Прежде всего, для них.
– Анастасия не была богом. Она сама не раз признавалась, что ты намного превосходишь её по силе. И дар твой рос с годами. Она могла ошибаться. Мы часто говорили с ней о возможностях человека, перевернули горы книг, искали ключ. Никто не знает, почему однажды пробуждается сила. Наследственность, внешние толчки, неожиданные всплески – и вот человек один на один с даром. Не знает, что с ним делать. Тебе повезло: у тебя был наставник, но и она не ведала, где предел. И есть ли он вообще.
Я взволнованно прошлась по комнате и выглянула в окно. Непроглядная темень. Где-то вдали мерцали огни многоэтажек, да снег, лежавший плотной массой, синел от красок ночи и придавал местности неземной колорит.
Я смотрела в окно и чувствовала какую-то смутную тревогу. Что-то заставляло сердце сжиматься в груди сладко, с замиранием, будто я на пороге большого открытия.
– Ты заморочил мне голову. Я не пойму, к чему ты ведёшь.
Я с силой потёрла переносицу и потеребила кончик косы. Услышала, как затылка коснулось его дыхание.
– Я хочу, чтобы ты разобралась в себе. Чувствовала уверенность. Не считала себя уродом. Твой дар – сила, которую не надо скрывать, подобно увечью или проказе. Раскройся, цвети, как цветок. Не будь рабой предрассудков. В тебе нет ничего неполноценного, поверь.
Я до хруста сжала пальцы. Ник выворачивал душу наружу. Он читал мои страхи, невысказанные ни разу, но жившие во мне подобно призракам.
– Мне кажется, ты не прав, – ответила упрямо. – Анастасия…
– Анастасия! – голос домового впервые звучал раздражённо. Не с накалом, но он явно терял железобетонное самообладание. – Она была интересной личностью, прогрессивной по-своему. Но жила совсем в другое время. Пережила много боли, потому что её не просто не понимали и боялись, а ещё и клеймили. Тебе она об этом не рассказывала, а дневники ты её не читала. Жизнь и люди чуть не сломали её, поэтому она сделала всё возможное, чтобы уберечь тебя от внешнего мира, отгородить от него высокой стеной. Ты многого не знаешь о ней. Она губила себя.
Я оторвалась от созерцания пейзажа за окном и с интересом оглянулась на голос Ника:
– Что ты хочешь этим сказать? – я была заинтригована.
– Твоя святая бабушка Штейн имела дурную привычку тайком курить сигары, – он сказал это ровно, но я всё равно уловила налёт отвращения, змеёй скользнувший по идеально выверенной интонации.
Я вначале замерла, а потом рассмеялась. Хохотала до слёз, до колик в боку.
– Если ты хотел меня шокировать, – пропыхтела я, отдышавшись, – то у тебя это получилось. А если думал, что Анастасия низко упадёт в моих глазах, то ошибся. Для меня это не имеет значения. Мне не присущ твой максимализм в суждениях. Каждый может иметь слабости. Почему бы и нет?
Я философски пожала плечами.
– Она губила свой дар, – холодно возразил Ник.
– Но я люблю её, как и прежде, – прошептала тихо и покачала головой. – Не пойму, почему это так важно для тебя.
Я слышала, как домовой прошёлся по комнате. Может быть, впервые в его шагах слышалась взволнованность, которую он не выражал голосом.
– Всё дело в силе. Чем ты сильнее, тем меньше вероятности, что тебя сломают или уничтожат. Ты можешь стать марионеткой в злых руках. Слепым орудием страшной разрушающей силы.